Преодоление метафизики в философии Ницше

Преодоление метафизики в философии Ницше

Введение

Старые добрые традиции, положенные нам в основу всей философской литературы, предполагают, что с первых же строк текста должны быть четко и ясно определены границы рассматриваемого предмета, способ его рассмотрения и средства, используемые в этом процессе. Иными словами, мы сталкиваемся с рядом необходимостей: начать с определений, раскрывающих сущность понятий, используемых в названии темы; затем, в результате их взаимосвязи, выстроенной под определенным углом зрения, осветить проблему, которую мы обнаружили в этой плоскости; и, наконец, решить ее последовательно. Кроме того, слово "преодоление" — первое и ключевое слово в заявленной теме-имеет тенденцию по старой привычке представляться именно как результат действия, поэтому, короче говоря, мы хотим посмотреть, что произошло после так называемого преодоления метафизики в философии Ницше, и когда мы это увидим, мы должны решить, является ли это преодоление реальным или воображаемым. Но самое отрадное для нас — найдем ли мы положительный или отрицательный ответ на этот вопрос, во всяком случае мы будем умнее Ницше; наш взгляд на вещи будет включать в себя и его взгляд, потому что и сам автор как личность, и его философия, рассматриваемая на основе вышеприведенной методологии, будут сформированы именно нашей идеей, которая уже полностью отрицает всякую возможность того или иного пути, мы будем работать с объектом-или с объектами, которые являются априорными призраками нашего собственного сознания, нагруженными содержанием философских текстов Ницше и понимание и интерпретация. Понятно, что, избрав этот путь, никаких серьезных трудностей в решении поставленных задач в принципе не предвидится, поскольку их возникновение возможно только на основе изменения изложенной выше методологической концепции, что в свою очередь, как правило, не предпринимается в ходе исследования. Что касается понятия другого, то его принципы могут быть очерчены сначала с помощью апофатического метода определений и утверждений, что, конечно, недопустимо в качестве основного доказательства, но допустимо в качестве его прелюдии.

Прежде всего, зададимся вопросом: как же так получается, что мы часто начинаем решать какую-либо выявленную нами проблему, исходя из того, что подавляющее количество и наиболее существенное качество связей и смыслов, заложенных автором в текст, раскрываются, обусловливаются и понимаются нами, и лишь малая их часть содержит тайну, которой суждено пасть под напором нашего всепобеждающего стремления к истине? Какую же фундаментальную основу мы приняли, если, как правило, у нас с самого начала не возникает сомнений в том, что может быть даже после многократного прочтения философского текста, всерьез задумавшись над ним, в нем все-таки есть что-то существенно важное для его понимания и все же скрытое от нашего взгляда. Уничтожить то, что было создано, или, по крайней мере, оценить его, гораздо легче, чем создать что - то новое-это, кажется, бессознательное всей возможной критики.

Тем не менее попробуем кратко-ибо это явно не заслуживает ничего большего — коснуться вопроса, который обычно задают после этих рассуждений и который начинается словами: "Ну, все-таки...". Итак, "все-таки", как будто на горизонте маячат только два возможных ответа на вопрос о преодолении метафизики: либо преодоление было успешным, либо нет (оставим в стороне витиеватые диалектические аргументы вроде "с одной стороны..." и "с другой стороны..."). И этот старый рифленый сценарий предписывает использовать в качестве отправной точки определение-в данном случае определение метафизики. Причем это определение должно быть максимально "объективным", общепризнанным и вызывающим наименьшие сомнения в его правильности. И мы должны будем сравнить эту так называемую "объективную метафизику", или метафизику "вообще", с метафизикой Ницше, а затем продолжить, принимая во внимание результат, полученный при этом сравнении. Но именно в этом заключается величайшая — и, по правде говоря, практически неразрешимая — трудность определения такой "метафизики вообще"." Не может быть такой метафизики, а следовательно, и такого определения только потому, что та или иная метафизическая система рождается в уме конкретного философа. Заложенный им в основу своей системы принцип, созданная им структура взаимосвязей элементов этой системы могут и почти всегда порождают в себе потенциальную возможность иной системы, с иным принципом, иной структурой. И такая система не замедлит появиться в сознании другого мыслителя. Конечно, каждый конкретный философ точно знает, что такое метафизика. И многие люди, от Аристотеля до Хайдеггера, задавали и отвечали на такого рода вопросы. Однако в процессе ответа сам вопрос неизбежно претерпевал едва заметную на первый взгляд трансформацию и звучал скорее так: "что такое моя метафизика?" или "что такое метафизика именно для меня?", что, в сущности, одно и то же. Частное решение проблемы в частном порядке происходило в процессе согласования личной идеи философа о "метафизике вообще"и самой его метафизики. Из всего этого можно сделать вывод, что при первом установлении сущности метафизики мы обязательно будем исходить из конкретных метафизических систем тех или иных философов, что фактически изначально нарушает презумпцию равенства по отношению к Ницше, поскольку его метафизика в этом случае будет измеряться системой координат, которая в свою очередь не проверяется на точность, а потому непригодна для такой деятельности. Но если, принимая во внимание все вышесказанное, мы еще не отказались от своего намерения, то нам остается конкретизировать его в следующей форме.

Когда мы говорим о метафизике, мы будем иметь в виду именно то, что понимал сам Ницше, — и это, конечно, не оставит без внимания вопрос о том, почему именно так, а не иначе, она эксплицируется в его философии, почему такое понимание ее стало необходимым для Ницше для выработки всеобъемлющего философского взгляда на вещи. Мы также должны будем выяснить, какой внутренний разум содержится в определении, образе или значении его метафизики, которая порождает такое сильное намерение преодолеть его, что, без сомнения, очевидно во всех работах Ницше. Конечно, преодоление само по себе также должно быть подвергнуто серьезному анализу, является ли оно процессом или результатом, разрушает ли оно или создает что-то, какой цели оно подчинено и многое другое. Наконец, необходимо выяснить, какая почва лежит под ногами философа, стремящегося преодолеть любую основу, любую догму, в какой бы скрытой форме она ему ни казалась.

Конечно, в некоторых случаях необходимо будет отождествлять некоторые положения ницшеанской метафизики с положениями и принципами других философов, но это никогда не будет сделано для того, чтобы проверить истинность одних и опровергнуть другие, а только для того, чтобы глубже и полнее понять их, выявить новые взаимно обусловливающие связи, ткущие ткань философии.

Таким образом, основная задача работы-изучить философию Ницше на предмет ее космических притязаний, основанных на ней самой, а также, насколько это возможно, установить область, в которой оказываются результаты глобального метафизического прорыва, совершенного великим Ницше в его творчестве.

Часть 1. Введение в метод. Вокруг субъекта и объекта.

Философия Ницше-это онтология хаоса. С первых же строк апофатическая природа штрихов, создающих рисунок, сбивает с толку. Отвращение к догматам веры, недоверие к системе, отказ понимать статическое и динамическое, стиснутое границами определений и формул-это не просто слова, это не добрые пожелания, это серьезное приложение к тому... что, конечно, невозможно сделать, шепчет ум, привыкший систематизировать, классифицировать, определять и, наконец, представлять. Кто, собственно, может похвастаться способностью мыслить без понятий, определений, умозаключений и прочих" атрибутов " сознания? Хаос... Мы можем определить хаос вообще — это хорошее и знакомое слово-либо как еще не организованный и не упорядоченный, либо как уже не существующий. До или после. Что? Мы! Мы-судьи. Это, увы, так несомненно. Исследуется метафизика Ницше — какую оценку я должен дать? Мы прошли мимо, или, скорее, просто не дошли до того момента, когда происходит "удар нагваля" и мы отправляемся в "состояние повышенного сознания". Роли меняются, мы-студенты, которые слушают, приспосабливаются к автору, а не к автору или к самим себе. Но какое напряжение нам нужно, чтобы удержать этот груз? После того, как этот вопрос задан, мы снова являемся экзаменаторами.

Философия, которая кажется нам очень лестной, имеет чрезвычайно странный вид. Нескромность, переходящая в высокомерие, нечестность и неточность в употреблении понятий и терминов некоторых философов, почти возведенная в принцип, прямота в оценке тех или иных положений, граничащая с крестьянской грубостью и провинциальным дилетантизмом,-все это можно считать истинно профессиональными чертами философа или, в крайнем случае, общепризнанными нормами выражения мнения? Они нас не слышат, мы говорим в пустоту, и сам текст молчит, когда мы говорим — если бы он осмелился сказать хоть одно слово, реакция с нашей стороны была бы мгновенной?

"Сила определенной природы проявляется в задержке реакции, в некотором ее замедлении."

То есть, как это? Допустить возможность длительного существования причины раздражения без адресата? Позволить себе поддаться влиянию, не пытаясь ответить тем же? — Что может быть абсурднее, что может быть опаснее для человека? Обратим внимание на форму: мы спорим, мы возражаем, но прежде всего делаем вышеизложенное утверждение достойным несогласия, ставим его — пусть даже только в самом начале — на один уровень с нашим собственным мнением по этому вопросу. Это уже огромный плюс. Жаль, что достижение длится не очень долго, жаль, что наша сила еще слишком мала, чтобы задержать реакцию, дождаться ответа, позволить смыслу суждения воздействовать на нас без нашего понимания. Как можно усилить и без того достаточно очевидную необходимость продления периода бездействия по отношению к тексту? Каковы способы остановить себя от строительства моста на другую сторону, когда необходимость пересечь его кажется такой непреодолимой? Убедительность, конечно, создается потребностью в систематизирующем сознании. А если "... камнем силы воли может быть то, как долго мы сможем обходиться без смысла в вещах, как долго мы сможем пережить жизнь в бессмысленном мире", тогда нам придется заставить сознание действовать вопреки своей собственной сущности, вопреки идее любого действия, которое сложилось в его русле. Но первым вопросом сознания будет: "нужно ли вообще так поступать? Почему? - мы экзаменаторы.

Мы сами себе не чужие, мы сами себе интересны. Иначе как объяснить тот факт, что мы постоянно оглядываемся назад ("размышляем") и пытаемся представить себе, как бы мы выглядели со стороны, вынося определенные суждения, если бы могли быть собой как стороной, а нашей вновь созданной абстракцией как ее субъектом? Да будет так. Примем пока правила игры, даже зная, что перечень пунктов этих правил постоянно увеличивается по мере увеличения рефлексивных актов сознания. Давайте посмотрим на объект нашими обычными глазами и выберем ту его сторону, которая кажется более приспособленной к такому рывку. Возьмем наиболее логически выдержанную работу Ницше, и такого рода характеристика, с легкой руки его незабвенной сестры Элизабет Ферстер, может иногда иметь место, что, по-видимому, не должно нас смущать, хотя бы ввиду того, что нравственность предполагает право родственников на наследство. Такая работа считается "к генеалогии морали". Мы постараемся, насколько это возможно в нашей ситуации, взглянуть на это произведение не с точки зрения понимания его содержания и даже не с точки зрения изложения его формы, а для того, чтобы выяснить замысел автора, связанный именно с этим произведением. В подзаголовке мы читаем: "полемический очерк. Прилагается в качестве дополнения и пояснения к недавно опубликованному эссе "по ту сторону добра и зла". Ох уж эти объяснения, разъяснения и вообще все ...разъяснения. Как мы можем увидеть их сходство? Дело в том, что они всегда создаются для тех, кому объясняются. Иными словами, каждое объяснение-это приспособление к читателю. Еще более общим является то, что объяснение-это интерпретация объекта, который уже был отражен. Более того, как уже отмечалось, интерпретация, рассчитанная на определенную модель понимания, подстраивается под нее. Эта работа написана для нас. На самом деле это провокационная лакмусовая бумажка для нашего сознания, на которую мы обычно спешим отреагировать со всей решительностью. Один и тот же субстрат материи, который мы не можем воспринимать из-за отсутствия необходимых для этого чувств, существует без всяких объяснений, потому что они, субстрат и его интерпретация, неинтересны друг другу, они лежат в плоскостях настолько разных и далеких друг от друга, что невозможно представить себе взгляд, который одновременно удерживал бы их в своих границах. Однако почти незаметно мы продвинулись еще на один шаг - будем осторожны, чтобы не охарактеризовать направление качественно. Мы допустили возможность существования этого самого субстрата, этого онтологически существующего текста, которому безразличен ответ на вопрос, являемся ли мы вообще оценщиками, экзаменаторами, судьями. Но что это значит? Что это значит для нас, если мы больше не удовлетворяемся пониманием "объяснений", а хотим иметь то, что объяснено? Это приводит, по сути, к потере самого ценного, что у нас есть, — самосознания. Нам нужно перестать оборачиваться, но постоянно смотреть вперед. Однако, допустим, мы достигли этого состояния, но стали ли мы выше, чем были? Или ниже? Да, мы все еще экзаменаторы. Нам еще недостаточно просто почувствовать себя другими, не уточнив качество и не выяснив свое положение в определенной градации, "таблице товаров".

"Может показаться, что я избегаю вопроса о подлинности" — так начинается один из афоризмов Ницше. Давайте начнем с того же.

Может показаться, что мы избегаем вопроса о надежности. В самом деле, не пора ли, как говорится, приступить к делу? Не пора ли начать разговор о подлинности? Ведь если мы хотим хоть как-то прикоснуться к философии, хотя бы на мгновение погрузиться в философский дискурс, то мы не должны отказываться от устоявшихся метафизических традиций. И они, как правило, говорят нам, что должна делать метафизика (поскольку она всегда это делала, с чем согласны большинство ее представителей). А так как мы не в состоянии, сознавая собственную слабость, даже формально и решительно изменить акценты, как это сделал в свое время Хайдеггер, поставив в качестве главного вопроса метафизики "как обстоит дело с ничем?", то спросим себя и Ницше вполне традиционно: "как обстоит дело с достоверностью?»

"Что касается того, что такое "подлинность", возможно, никто еще не был достаточно убежден." Давайте подумаем о том, как можно представить себе возможный семантический подтекст этого суждения. Что это, косвенное признание возможности найти ответ на вопрос о принципиальной определенности и скрытое утверждение, что это не произошло только до настоящего времени, или, еще более, попытка дать понять, что именно в его собственной философии эта проблема находит свое последнее пристанище? Есть еще и то, что сам автор еще не имеет достаточных оснований считать себя-первым по счету-среди тех, кто убедился "в достаточной мере". Как бы мы к этому ни подходили, единственное, что можно сказать с уверенностью, это, вероятно, то, что цепочка вопросов, которые обязательно возникают при решении вышеупомянутой проблемы надежности, довольно длинная. Кажется, что выбор ссылки, с которой начать ее изучение, чрезвычайно ответственен. Это уже происходит потому, что, с одной стороны, мы хотели бы начать с понятий, потенциально содержащих необходимость "обрастания" более общими положениями, а с другой стороны, было бы разумно стремиться с самого начала сконцентрировать наибольшее напряжение всей проблемы даже в первом рассматриваемом вопросе. Поскольку отношения между субъектом и объектом, по-видимому, являются той областью, где первому меньше всего мешают вторые, было бы уместно начать с этой точки. Ясно, что взаимозависимость этих понятий несомненна, так как для Ницше вся предшествующая метафизика как бы занималась именно выяснением сущности этих отношений, анализом и детализацией их, насколько это казалось ей возможным. В лучшем случае, он также установил, что происходит с ними обоими в результате определенных отношений. Сознательное" Я", познающее (практически тождественное рациональному), "мыслящая субстанция", с одной стороны; и мир, объект, вещь, условно говоря, "протяженная субстанция", с другой — это традиционное стратегическое деление в разработке проблем предшествующей метафизики. Кстати: сосредоточившись только на этом понимании метафизики у Ницше, Хайдеггер, чья точка зрения на этот вопрос считается теперь чуть ли не абсолютным критерием истины, показал мнимое преодоление метафизики в философии Ницше, выдвинув в качестве главного аргумента тот факт, что метафизика Ницше практически сохраняет все основные априорные основания, заложенные в фундамент новоевропейского метафизического образа мышления и метода построения систем, и что на самом деле ...застревает в сути того, чему она противостоит." Мы также хотели бы попытаться сместить фокус борьбы Ницше с метафизикой в сторону более пристального внимания к той области метафизики, которая обычно не занимает значительного места в традиционных представлениях, но статус которой может быть поставлен под сомнение.

Приступая к рассмотрению позиции Ницше относительно субъекта и объекта, мы заметим поразительную странную деталь, которую можно было бы поспешно приписать непоследовательности философа, Если бы мы не знали, что даже в самой непоследовательности Ницше играет одну из необходимых ролей. В данном случае дело в том, что мы не можем указать на сущность критики Ницше ни на месте, ни после тщательной работы над текстом, так как существует несколько направлений этой критики, и они, по крайней мере на данном этапе работы, могли бы быть представлены как несколько независимые друг от друга, даже если бы мы сделали такую резкую и, может быть, довольно свободную редукцию, допустимую только для того, чтобы представить эти направления яснее и яснее. В связи с этим наша задача здесь может ограничиться выявлением хотя бы некоторых из предполагаемых критических направлений-плоскостей, анализом их и попыткой установить более общие основания для каждого. Они, в свою очередь, потенциально должны привести нас к новому набору проблемных вопросов, которые будут обсуждаться позже.

По поводу методического поиска истины в предшествующие эпохи Ницше говорил: "Сначала они решали на основе авторитетов, позже они стали критиковать друг друга путями и средствами, с помощью которых была найдена мнимая истина; между тем был период, когда они делали выводы из высказываний оппонента и, возможно, доказывали, что они вредны и приносят несчастье, из чего каждый должен был сделать вывод, что оппонент произносит свои собственные. Во всяком случае, Ницше использует все вышеперечисленные методы критики истины или истин метафизики вообще, а по отношению к данной стадии рассмотрения — субъект-объектных отношений в частности, хотя и сводит каждый из них к определенной модификации, зависящей от конкретного качества проблемы. Итак, мы можем зафиксировать одно из направлений его критики в виде выявления внутренних противоречий принятого традиционного отношения отношения субъекта и объекта. Когда Ницше использует этот метод подрыва устоявшегося авторитета, он дает понять, иногда явно, иногда скрыто, что такая позиция может быть обозначена как позиция скептика. Критик, по-видимому, вообще не ставит перед собой никакой позитивной задачи, и это, как кажется, не совсем тактично с точки зрения, скажем, традиций философской критики; оправдание здесь в том, что это направление не единственное. Если бы проблемное поле было очерчено исходя из желания философа взять на себя познавательную роль в вопросе, например, о понятии "субъект", было бы такое слово уместным в данном случае? — положение, которое для всякого строгого ума могло бы считаться "скользким", "беспринципным", имеющим право на существование только из — за свойства каждого критикуемого объекта к ограничению, но тем не менее способным своим развитием подорвать или, по крайней мере, поколебать устоявшееся представление об этом предмете, тогда было бы разумно установить место критика вне критикуемого объекта, хотя бы для того, чтобы иметь возможность сравнить две конфликтующие модели взгляда — пусть одна из них будет "положительной"," отрицательной", - на один и тот же предмет. Однако, как выясняется, нет такого места, где, собственно, позиция скептика была бы "расположена" вообще. Паразитическая сущность скептицизма возникает только в пространстве критикуемого материала, а у скептицизма вообще нет собственного пространства. Но, несмотря на отсутствие конструктивности в таком подходе, он заставляет задуматься о том, что после такой критики становится несколько очевидным — что в критикуемом объекте может быть не все в порядке, и даже если он остается методологически и по существу неизменным, все равно есть над чем задуматься в ходе разработки вопросов собственного проблемного круга. Другими словами, более грубо, но и более решительно можно сказать, что главная заслуга скептицизма состоит в том, что он является элементарным способом разрушения столь желанной универсальности каждого метафизического понятия или отношения. Таким образом, анализируя метафизическую точку зрения относительно вопросов непосредственной значимости для субъекта тезиса "я мыслю", Ницше обыгрывает все трудности понимания и противоречия в его "проверке". В одном из его афоризмов можно прочитать следующее: "пусть люди думают; что знать-значит знать до конца, философ должен сказать себе: если я разложу событие, выраженное в предложении "я мыслю", то получу целый ряд смелых утверждений, обоснование которых трудно, а может быть, и невозможно, например, что это я мыслю; что вообще должно быть что-то, что мыслит; что мышление есть деятельность и деятельность, ибо если бы я уже не решил все это для себя, то как бы я мог судить о том, что происходящее не"хочет"или " чувство"? Одним словом, это "я мыслю" предполагает, что я сравниваю свое мгновенное состояние с другими известными мне состояниями, чтобы определить, что это такое; но, полагаясь на другое "знание", оно во всяком случае не имеет для меня никакой "непосредственной определенности".

Кажется, Ницше не был настолько наивен, чтобы считать невозможным проведение подобной процедуры с его "волей к власти", например, — факт, который так или иначе имел место во время развития метафизики Ницше в философии Хайдеггера. Поэтому справедливо предположить, что сам Ницше не придавал решающего значения критике такого рода. Конечно, ему было очевидно, что в принципе невозможно создать объект, систему, которая была бы невосприимчива к таким однонаправленным, но настойчивым атакам. Тем не менее, применительно к области субъект-объектных отношений такой взгляд заставляет задуматься о незыблемости статуса понятия "субъект" в метафизике. Но разве это только концепция? Не то же ли самое и с понятием "объект"? Объект, мир — что с ними? - Мы можем постичь только тот мир, который создали сами." Здесь Ницше вполне ясно воспроизводит точку зрения канта - "...разум видит только то, что он создает по своему собственному плану..." или "мы знаем о вещах только то, что мы в них вкладываем", — что является главной причиной необходимости повернуть в уже установившийся круг вопросов о "явлении" и "вещи в себе". И в этом отношении позиция скептицизма остается верной самой себе — она не дает никаких определенных оснований для критики, она критикует "из ничего". Главная критическая цель скептика-подорвать "вещь в себе"." - Они хотят знать, что такое вещи сами по себе, а теперь оказывается, что их вообще нет! Но даже если мы предположим, что есть что-то само по себе, что-то безусловное, именно поэтому оно не может быть познано! Необусловленное нельзя познать, иначе оно не было бы безусловным! Знать, с другой стороны, всегда означает "ставить себя в определенные условия"-познающий необусловленного хочет, чтобы то, что он стремится познать, не имело к нему никакого отношения или вообще не имело никакого отношения ни к кому: но здесь, прежде всего, возникает противоречие между желанием знать и требованием, чтобы то, что известно, не касалось познающего (что тут знать?), и тогда становится ясно, что совершенно очевидно, что позиция такого критика, рассматриваемая сама по себе, независимо от других, сама по себе абсолютно уязвима во всех отношениях. Разве предполагаемая априорность, протаскиваемая через суждение "знать — ставить себя на что-то в определенных условиях", не подвержена саморазрушению? Разве мы не вправе спрашивать автора этого определения о возможности предполагать "непосредственную достоверность" того же самого "я", субъекта, "Я", которое так трогательно высмеивалось и так недвусмысленно отрицалось незадолго до этого? Можно ли вообще назвать логической позицию, где они стремятся иметь дело именно со статусом того, что известно, и, тем не менее, сознательно позволяют ему быть крайне расплывчатым, замаскированным под "нечто"? И сами "условия"-не должны ли они сначала стать явлениями для определяющего, чтобы иметь возможность стать определяющими для "чего-то", что известно? Все это кажется вполне верным, если рассматривать вышеприведенную позицию скептика как строго самостоятельную, что мы и старались делать с самого начала и до конца, хотя, как мы уже говорили, нам пришлось несколько сократить ее аспекты, чтобы яснее представить их и яснее определить место скептической позиции во всей метафизике Ницше.

Другим критическим направлением его мысли могла быть очевидная тенденция придавать исследуемым объектам определенную перспективу, временную и пространственную, духовную и физическую траекторию их последующего движения, рассчитанную весьма специфическим образом из допущений и предпосылок, составлявших предмет исследования в предшествующей метафизике. Сюда же можно отнести выявление траектории формирования этих изучаемых понятий, выяснение законов и правил их роста, в силу которых они — эти понятия-приобрели именно эту форму, а не какую-либо другую. По — видимому, в этой линии критики Ницше претендует на знание истинных причин возникновения "метафизических отношений", то есть он знает, как здесь обстоят дела "на самом деле" - мы великодушно простим ему традиционную философскую причуду пафоса познающего, ибо надо признать, что вообще нет философа без этого слегка нахального подтекста:"я знаю, о чем идет речь!!". Таким образом, более общие основания, определяющие границы поля функционирования понятий субъекта и объекта, приводят нас к новому проблемному кругу исследований, где эти понятия могут рассматриваться через призму их взаимодействия с понятиями "причины" и "действия", а также частично с понятиями "цели" и "средства". Что касается первой пары, то как выявление их влияния, тайного или явного, на формирование представлений о субъекте и объекте, так и восприятие их места вообще во всей предшествующей ментальности — не только в метафизике, но и в искусстве, религии, науке и т. д. — Все это может быть объединено под эгидой одной из самых замечательных тем во всем творчестве Ницше. Надо сказать, что эта характеристика продиктована не простым желанием выделить отдельный элемент там, где на самом деле все гладко. Сам автор придавал большое значение изучению роли причинности, так как считал неправильное решение этого вопроса в предшествующей философии одним из наиболее существенных мотивов всех других ошибок и заблуждений. Его общая позиция по этому вопросу может быть выражена в следующем отрывке из" по ту сторону добра и зла": ""причина" и "следствие" не должны овеществляться, как это делают натуралисты (и те, кто теперь следует их образу мышления), в соответствии с преобладающей механистической глупостью, которая заставляет причину толкать и толкать, пока она не "включится". "Причина" и" следствие "должны употребляться как чистые понятия, то есть как общепринятые фикции добра и зла:" причина "и"следствие" не должны овеществляться, как это делают натуралисты (и те, кто теперь следует их образу мышления), в соответствии с господствующей механистической глупостью, которая заставляет причину толкать и толкать, пока она"не включится". "Причина" и" следствие " должны употребляться как чистые понятия, то есть как общепринятые фикции, для обозначения соглашения, а не объяснения. В " сущности вещей "нет" причинности", " необходимости "или" психологической несвободы": там" действие "не следует за" причиной", там нет"закона"." Это мы, только мы, изобрели причины, последовательность, взаимную связь, относительность, принуждение, число, закон, свободу, разум, цель; и если мы постигаем и смешиваем этот мир знаков с вещами как нечто "само по себе", то мы действуем опять, как всегда, а именно мифологически.»

Однако недостаточно высокомерно утверждать, что этого нет "в сущности вещей" - важно точно показать, почему этого нет или почему этого не может быть. А теперь мы займемся выяснением того, что Ницше видит в основе господства именно таких представлений о сущности вещей, которые существовали до сих пор. Укорененность этих идей в традициях познания и культуры вообще будет представлена в основном на фоне трех пар категорий, каждая из которых попытается как бы передать микро-и макроструктуру своего единого образа. Этот:

сверхчувственный мир-религия

наука вообще-логика

язык — это предложение (или суждение).

Часть 2. В поисках фундамента

Прежде чем приступить к критическому исследованию, которое Ницше предпринимает по отношению к предшествующей метафизике и которое осуществляется на основе трех вышеупомянутых областей, мы хотели бы взглянуть с некоторой переменой перспективы на проблему, которая уже частично обсуждалась и касается того, что, по мнению самого Ницше, было на самом деле сущностью предшествующей метафизики. И если мы хотим далее видеть, как эта сущность реализуется в той или иной области, которую мы определили, будь то сверхчувственный мир, наука или язык, какие следствия вытекают из этой реализации и почему все это подлежит радикальному и критическому истолкованию, то теперь представляется необходимым понять корень всего вопроса, как, по нашему мнению, видит его Ницше. Дело в самом начале осложняется тем, что идентифицировать характеристики такого рода из самих философских текстов возможно, пожалуй, скорее косвенно, чем непосредственно. То есть судить о том, что именно он видел в сущности предшествующей метафизики, можно, скорее, не по тому, что он прямо говорит о ней. Большинство его высказываний, которые могут играть роль определений, имеют, как правило, чудовищно синкретический характер. То, что мы ищем, можно увидеть на примере того, чему он наиболее яростно противостоит, какую метафизическую скрижаль он хочет разрушить прежде всего, - Словом, на преодоление чего направлены все его произведения. Вот почему все наши положительные суждения не могут быть подкреплены адекватными примерами из текста при сохранении традиционного терминологического континуума. Однако давайте возьмем на себя смелость сделать следующие предположения.

И ранние работы Ницше, и его поздние работы, как бы они ни отличались друг от друга ненавистью к христианству или любовью к Вагнеру, кажется, объединены общей нитью мысли о фундаментальной порочности (бесконечном круговороте) логики предшествующей метафизики. Речь идет о том, какую абсолютную априорность всегда подразумевало метафизическое знание, будь то яркая и твердая философия Парменида, негибкая метафизика Канта или самая изощренная диалектика Гегеля. Эту априорность можно образно назвать проклятием рефлексии. Что это значит? С отделением человека от мира и с осознанием того, что человек иной по отношению к нему, происходит собственно рефлексивное действие. Но если в будущем мы будем говорить о познании этого мира как уже иного по отношению к человеку — а после того рефлексивного факта, который имел место, мы не можем говорить о чем — то другом никаким иным образом, - то реальной перспективы познания такого мира нет, так как познавательный процесс требует от человека, его совершающего, однозначного представления о познающем и познаваемом как о разных мирах, сущность связи между которыми должна быть установлена, что и является, по сути, истинной целью познания. Однако в этом случае ничего более, чем спекулятивное (вернее, уместно сказать "самое спекулятивное, что только возможно") отношение одного объекта к другому — даже если в этом случае один объект является познающим, а другой — познаваемым, - здесь принципиально не совершается, так как человек, отделивший себя от мира и осознавший себя как такового, не может относиться к себе иначе, как подобным обособлением, то есть воображать себя до бесконечности строительной последовательности. Таким образом, проблемы метафизики, касающиеся, например, дуализма путей познания, по Ницше, из которого исходит ошибочное и бесперспективное деление, даже разрыв человеческой целостности на смысл и разум, душу и тело, или, скажем, проблема единства или множественности субстанций (неявное соперничество Парменида и Анаксагора, Спинозы и Декарта), — все это на самом деле шаги на неверном пути, которые не могли привести ни к чему желательному из-за того, что был избран неверный путь.

Эту проблему можно как-то проиллюстрировать на примере популярной в настоящее время темы о соотношении классических и неклассических идеалов рационального мышления. Думается, что если мы спросим, как возможен неклассический идеал, сущностью которого могла бы быть действительная возможность учета способности представлять сам этот объект в процессе формирования представления об объекте-чтобы увидеть тенденцию этой способности влиять на результат представления, то ответ будет звучать так: этот идеал никоим образом не невозможен, так как абстрагированная способность представления выступает как новый объект, и, что самое прискорбное, по своему гносеологическому статусу он — этот новый объект — эквивалентен исходному объекту, что указывает на совершенный покой внутри объекта.приведенная выше формула. (Наиболее доступное объяснение основ этой проблемы можно найти в книге М. К. Мамардашвили "классические и неклассические идеалы рациональности").

О способе или методе, которые предлагает Ницше для преодоления этой фундаментальной антиномии, мы поговорим об этом позже, но теперь, как уже было сказано, нам придется установить структуру различных областей человеческого существования, в которых вышеупомянутый принцип играет, по мнению Ницше, фундаментальную роль и которые он, собственно, и создает в том виде, в каком они существовали на протяжении двух тысячелетий. Вместе с философом мы попытаемся построить модель какого-то нового взгляда на проблемы, которые были поставлены ранее, а также на те, которые он понимает как совершенно новые и с которых, собственно, и начинаются проблемы.

Следует оговориться, что мы не будем останавливаться на синкретичности большинства определений, поскольку для Ницше в области философии нет традиционного стратегического деления всего философского знания по числу и сущности трех критик канта. Мы можем обнаружить переплетение различных точек зрения, что необычно для студентов немецкой классики, в рамках единого определения, где области метафизического и эстетического, эстетического и этического, этического и метафизического иногда сосуществуют как субъект и предикат. Такие утверждения, как: "жизнь есть воля к власти", "потому что мы верим в нравственность, мы осуждаем бытие", "искусство с нами, чтобы мы не погибли от истины" и подобные им вообще не следует рассматривать через призму фундаментальной Троицы, потому что тогда они ничего не прояснят нам о Писании и мысли Ницше.

Прежде всего остановимся на первой паре понятий (видимо, учитывая настрой мышления Ницше, можно говорить об образах или даже метафорах), которыми являются сверхчувственный мир и религия. В этом случае, если образ " сверхчувственного мира "является обобщением смысла и сущности некоторого абстрактного пространства, созданного априорными метафизическими принципами, то образ" религии", хотя и может рассматриваться как самостоятельный, будет использоваться как социокультурная конкретизация"сверхчувственного мира". Посмотрим сначала, что вообще имеет в виду Ницше под"сверхчувственным миром"." Совершенно недвусмысленно, это "трансцендентный", "истинный", независимый от реального (скорее, наоборот, делающий реальный мир зависимым от самого себя), самодостаточный мир духа, Божественная сфера. Мир, который устанавливает меру для всего существующего, который требует, чтобы все вещи были равны себе, подчинялись себе. Это мир чистых абстракций — или, по крайней мере, он заявляет о себе как таковой-мир истинных причин и целей. Каково основание этого мира, на каких столпах он стоит и насколько они прочны — и, следовательно, насколько истинна истина самого этого мира? - Спрашивает Ницше. Метафизика предполагает раскрытие сущности бытия, сущности человека только в пределах этого мира, только под юрисдикцией его законодательства. Но в чем же суть его законодательства? Как мы уже говорили, процесс познания, как только он вступил на этот путь (а именно на этом пути он и возник как таковой), делает необходимым рассматривать познаваемое и познающего как изначально различные вещи, связь между которыми должна быть установлена, обоснована и использована. Именно эта первая ступень метафизики постоянно освобождается от перспективного поля ее мышления — она сразу же начинает со второй. Она заключается в установлении характера отношений между человеком и миром, в рассмотрении того, чем мир представляется человеку, чем человек может быть для мира, — иными словами, происходит взаимоопределяющий процесс. Здесь как бы сам собой встает вопрос о критерии действительного отношения человека к миру (на самом деле он не возникает сам собой и не вдруг, а рождается вместе с осуществлением рефлексии). Более или менее строгое рассуждение должно с необходимостью предполагать, что этот критерий находится вне двух соотносимых миров-мира человека и мира бытия, - может ли быть иначе после того, как они приняты за разные (что их отличает в данном случае? и куда это "что" ставит себя как таковое?). Вопрос о том, чем измеряется отношение человека к миру, даже Декарту, видимо, еще не казался достаточно актуальным, чтобы считаться ключевым (отсюда и незначительная роль, отводимая Богу в системе Декарта). Не ставил Гегель, общепризнанное светило философии, задачи систематического установления связи между своим индивидуальным конкретным сознанием и абсолютным духом, чудесным образом вышедшим "из-под его пера". Короче говоря, сам познающий не мог в прежней метафизике утверждать права истинного детерминанта качества знания — критерий всегда оказывался вне его позиции. Помешало ли это произволу разума, который на самом деле всегда ставит этот критерий под именем "Бога", "реальности"," истины"," объективности " и тому подобных предрассудков? "Ни за что", - сказал бы Ницше. Но почему? Потому что все это могло бы возникнуть только как сознательное препятствие, если обратить внимание на первую ступень метафизики, которая всегда начинается со второй. Сам человек, в каких бы абстракциях он ни воображал себя раскрытым, оставался в тени и безвестности и всякий раз спасался от своего желания исчерпать себя во внешних представлениях. Устанавливая место в "сверхчувственном мире" для существа, подлежащего познанию, и для разума, осуществляющего это познание, он тем самым до крайности сужал свои перспективы. Человек уже не мог быть истиной; отныне он стремился быть "рядом" с истиной, созерцать ее и, как ему казалось, тем самым осуществлять познавательный процесс. Иначе говоря," сверхчувственный", абстрактный, трансцендентальный мир духа есть неизбежный спутник первоначально осуществленного акта рефлексии, заключающегося в осознании своей инаковости по отношению к миру. Непосредственность теряется опосредованностью отношений. Мир уже не может быть ничем иным, как "истинным миром", "действительным миром", "миром в себе", — таким образом, мир определяется приписываемыми ему предикатами, истинность или ложность которых отныне должна была определяться, — только таков путь истинного познания.

Однако все то, что мы здесь довольно вольно высказали, как бы от имени самого Ницше, можно было бы оценить с точки зрения следующего вопроса: "могло ли быть иначе?" понятно, что сам пафос такой критики склоняет нас к мнению, что "так дальше продолжаться не может!", но ведь речь идет о будущей перспективе, а не о том, что уже произошло на пути, в какой мере то, что произошло, было необходимо в его исполнении? Мы не найдем однозначного ответа на этот вопрос у Ницше, но мы, по крайней мере, можем видеть, насколько необходима и едина, логически и физически правильна, по Ницше, прежняя метафизика и как последовательно она придерживается принятого ею некогда принципа, даже если это тупик.

Некоторой экспликацией этой последовательности могла бы стать связь между " сверхчувственным миром "и его социокультурной конкретизацией — "религией". Ницше убежден, что иллюзии, создаваемые идеей "сверхчувственного мира", не были бы так прочно укоренены в человеческой онтологии, если бы они не удовлетворяли интересам определенного человеческого типа, исповедующего их в качестве своего религиозного учения. В данном случае мы будем говорить только о собственной типичной характеристике этого человека, пытаясь охарактеризовать основные черты его религиозности и проследить, насколько последовательно они вытекают из "сверхчувственного мирового предрассудка" метафизики, хотя следует отметить, что в другом месте, образно названном Ницше "охотничьими угодьями психолога", эта проблема могла бы предстать в более ярких красках.

Сводя себя в процессе отношения к миру на уровень абстрактной функции, человек сводит себя на тот же уровень в процессе отношения к другому человеку. Более того, он не может представлять другого человека иначе, как по аналогии с тем, как он представляет себя. Но старый вопрос о том, что в данном случае регулирует отношения между людьми, остается в силе, и в качестве приложения к нему остается все то же условие, что этот регулирующий принцип не принадлежит ни к одному из звеньев или звеньев, деятельность которых он регулирует. Таким образом, человек "делегирует" права самоуправления Божественному Провидению, освобождая себя от последней ответственности за судьбу своего бытия. Но не помешала ли на этот раз подобная идея тем или иным представителям общества фактически осуществить процесс формирования "божественных ценностей"на практике? - И опять же, ни за что! Почему? Дело в том, что всех устраивает такое положение дел, когда одни правят во имя Бога, а другие поклоняются во имя его. И это бог оправдывает их действия за них обоих — ибо что еще может оправдать их? Именно Бог, по мнению как тех, кто повелевает, так и тех, кто поклоняется, является гарантом сложившейся таким образом системы отношений, и именно он является конечной причиной всех возможных системных отклонений и исключений, возникающих внутри этой структуры. Его компетенция включает в себя моральный трансцендентальный критерий, регулирующий абстрактные отношения между людьми. Таким образом, религия для индивидов в обществе (которые волею судьбы оказываются в роли философов, берущих на себя смелость читать божественные планы) является областью трансцендентальной регуляции их поведения. Однако задача Ницше в этой связи состояла именно в том, чтобы показать скрытую подоплеку этого трансцендентального морально-религиозного слияния догматов и предписаний в виде непреложной и необходимой зависимости от требований действительного эмпирического существования индивидов. Согласно Ницше, религиозные идеи-это пустые абстракции, которые совершенно не соответствуют тому, что сакраментально называется "Что происходит на самом деле", а относятся только к гипотетическому "как это должно быть на самом деле".

Не менее фундаментальной областью человеческого бытия, где с такой же ясностью высвечивается замкнутость, безнадежность и уродливая односторонность прежнего метафизического учения, можно назвать область науки. Хотя ницшеанской критике науки не уделяется много места — был даже период, когда сам философ испытывал некоторую симпатию к ее идеалу, — она все же имеет значительное значение. Традиционные понятия, которые фактически используются для описания науки, такие как идеал, Истина, Знание, познание и факт, перетряхиваются, перетасовываются и выстраиваются на другом принципе. Этот принцип, который можно было бы назвать принципом проспективных оценок, на первый взгляд не имеет ни малейшего отношения к основному метафизическому предрассудку, описанному выше, но мы не будем делать преждевременных выводов, а проследим за философом и попытаемся выявить его логику рассуждений. По Ницше, наука " ... она возникла из отвращения интеллекта к хаосу." Несмотря на очевидную нелогичность такого рода суждения, мы попытаемся исходить из его положения как отправной точки. Мы не будем вдаваться в глубинные причины этого отвращения, а сосредоточимся на непосредственных последствиях его устранения. Согласно Ницше, хаос бытия — допустим, его изначальный онтологический статус по отношению к зарождающемуся сознанию — представлен в мозгу хаосом представлений, подобных тем, которые путем многократного действия образовали первичные образования памяти, в то время как случайные и неповторяющиеся или редко повторяющиеся были забыты. Таким образом, сформировался как бы набор непосредственных качеств, через призму которых в дальнейшем человек воспринимал окружающий мир. На этой стадии человек еще не различает себя как особенного по отношению к качествам этого мира, то есть это состояние есть состояние непосредственного бытия в мире, даже не реализованное в форме такового. Необъяснимый скачок, заключающийся в осознании себя иным по отношению к миру, не изменяет способности воображать и запоминать, не дополняет и не улучшает их, что и является причиной представления себя только в тех качествах, которые сохраняются в памяти в результате непосредственного общения с миром. Отношение, в котором человек видит себя, с одной стороны, и объект — с другой, качественно строится только на основе отношений, возникающих между объектами в мире и фиксируемых в сознании посредством различных представлений — в этом случае можно даже говорить о возможности первоначального определения себя объекта посредством того, что он не является другим объектом (по-видимому, это можно отнести и к самому сознанию по схеме: объект а не есть объект в; сознание не есть ни А, ни в, следовательно, оно есть объект с).суть, собственно, не в них). Однако последнее уже будет содержимым" черного ящика "с одним элементом на входе, другим на выходе и самим" черным ящиком " как отношением. Наука не всегда сама делает "черный ящик" своим предметом, чаще она вкладывает в него на веру определенные истины, качество которых определяет качество предмета, — но когда она это делает, она делает его самим предметом. То есть в этом случае само отношение между, например, познающим и познаваемым, даже отношение между двумя отдельными объектами из внешнего мира-это опять-таки новый объект, качественно сконструированный с использованием имеющейся технологии, которая также является единственной в распоряжении представившего сознания. Каковы будут последствия? Бесконечное и беспорядочное накопление представлений о мире и о себе-это не путь, потому что это новая развилка в хаосе изначального, а тенденция запоминать похожие вещи толкает на необходимость ставить похожие вещи ближе друг к другу — так или иначе, есть (беда в том, что никто не сумел доказать, что "возникает", а не "изначально содержится") прямая необходимость, мы не можем проследить дальнейшее развитие логики порядка до логики системы-Ницше этого тоже не делает, - но это не кажется таким уж необходимым. Важно, что мы определили первичную основу, на которой базируется научный подход к чему-либо, и которую можно было бы назвать "способностью предполагать перспективу".

Очевидно, что сама эта способность в том виде, в каком она была охарактеризована, совершенно пуста, так как не имеет качественной дискретности в своих элементах. Это конкретное наполнение перспективы направлением, глубиной, размером — словом, качествами — осуществляется логикой. Надо сказать, что не только у Ницше это место творчества является одним из самых темных и запутанных противоречивых суждений. Наша задача не будет заключаться в том, чтобы сделать его "легким" - вероятно, это просто невозможно для любого ума из-за личной заинтересованности в качестве результата. Однако некоторые, пусть и крайне шаткие, связи следует попытаться выявить (а может быть, даже изобрести, да простит нас за это великий исследователь).

Логика придает качество научной перспективе через веру в то, что а есть А, а не в и т. д. Но откуда берется эта вера? В какой мере она независима от чувственности, поскольку относится к области интеллектуальной сверхчувственности? Насколько оно истинно и почему, в конце концов, оно предпочтительнее истинного? Такие чудовищные богохульства, как "логика не имеет корня в воле к истине" или "наша вера в вещи является предпосылкой нашей веры в логику", можно найти почти в каждом произведении Ницше, и это не скептический фарс. Логика для Ницше - это концептуальная потребность представить перспективные оценки, которые, в свою очередь, являются условиями сохранения и роста личности. Логика, как система взаимосвязей, необходима не в силу своей истинности, а в силу своей необходимости. Вера в истинность логики основана на "физической" потребности индивида в этой вере. Все, что выше этого, должно быть отброшено. Для Ницше важно освободить логику от"трансцендентального гнета"." Как мне это сделать? Необходимо в деле познания отказаться от права признать логику последней инстанцией, которая постулирует истинные критерии. Вся предшествующая метафизика не позволяла себе сомневаться в необходимости умозаключений от предпосылок к следствиям. Знаменитое " по ту сторону...", только оно вторгается в Запретное царство. Измерить измерение, проверить на прочность предшествующие детерминанты силы — вот цель критического взгляда Ницше на логику предшествующей метафизики. По — видимому, хотя основное обвинение против логики вроде бы и оставлено за кадром-тень ее, однако, очень близка, - оно могло бы звучать так: несостоятельность логики, ее бесполезность в деле познания "объективного мира" продиктована тем же изначальным принципом, под который подпадает всякое средство познания: ее структура формируется по образу и подобию того, что известно, следовательно, все попытки приблизиться к "объективному миру" обречены на провал.

Другим, возможно, самым фундаментальным и, вероятно, самым непосредственным средством познания, используемым предшествующей метафизикой, является язык. Как правило, мы вообще не говорим об этом как о проблеме. Пользуясь терминологией М. Фуко, никакой возможный "разрыв" между словом и вещью не осознается и не предполагается. По Ницше, они разделены непроходимой пропастью, как непроходимо расстояние между человеком и миром. Хотя и человек " ... думал, что в языке он действительно обладал познанием мира...", по Ницше," ... он давал вещам только новые обозначения." В самом деле, казалось бы, именно непосредственность в существовании языка должна указывать на его тождество с непосредственностью бытия в мире, поскольку мир не может быть отнесен к большему числу предикатов, чем позволяют возможности языка. Но сам факт того, что только возникнув как некая самостоятельная область по отношению к миру и будучи признанным таковым, язык полностью отрезан от "сущности бытия" тем же непреодолимым барьером. В языке вообще это не так очевидно, как в том, что составляет его основную структурную единицу — в предложении или суждении. Ницше по-разному демонстрирует недоступность самого мира с точки зрения лексики и законов грамматики. Можно взять, например, абзац из "о генеалогии морали", который показывает, по сути, что разрыв между субъектом и действием накладывается грамматической конструкцией веры в самостоятельность субъекта и в его способность действовать, выступая в качестве качества или свойства наряду с другими, присущими этому субъекту. На самом деле не существует устойчивой сущности, которая "несет" определенные качества, такие как способность мыслить, приписываемая субъекту, в общем, считает Ницше. То есть "...нет никакого "бытия", скрытого за действием, действием или становлением: "делатель" просто привязан к действию — действие есть все." Ради смеха, именно с той точки зрения, которую здесь отвергает Ницше, он анализирует Декартовское "я мыслю" и не менее блестяще, чем здесь, разрушает эту самую логику. Таким образом, грамматическая структура — это первая тюрьма мира, "бытия в себе", - так считает Ницше. По аналогии с тем, что после того, как мир фальсифицирован репрезентацией, он уже не может быть для нас ничем иным, точно так же, как после языковой конструкции все пути к реальному миру закрываются словами-весом их знаков, значений, смыслов и тому подобных атрибутов. Естественно, проблема возникновения языка объясняется не более, чем проблема возникновения репрезентации, и тут и там происходит скачок в качественном преобразовании, который почти невозможно объяснить (как и почему могли иметь место такие факты, как "я представляю" или "я называю"?). Теперь, по-видимому, можно говорить об определенной трансформации в философском сознании XX века проблемы выхода за пределы репрезентирующего субъекта в проблему выхода за пределы языка. Но сущностное качество неизменно как в первом, так и во втором: подобно тому, как представление хочет освободиться от своих ограничений, используя только средства представления, так и язык должен выходить за свои пределы только теми способами, которыми установлены какие-либо пределы.

Часть 3. мир как воля к власти

Но как же быть с сущностью вещей? Достаточно ли постоянно повторять то, что не является действительным в "мире в себе", какие предикаты ему сознательно или бессознательно приписываются? Не пора ли "продемонстрировать", так сказать, свой собственный способ утверждения истины? Вот именно! Попробуем проследить, как Ницше пытается построить свою концепцию истинного бытия, человека и знания. Следует отметить, что метафизика Ницше в этом отношении понимается не только и не столько через призму гносеологии. Скорее, это космологическая конструкция, где разум не судья, а лишь обычный участник. Но сначала несколько слов о связи с метафизикой, которую необходимо преодолеть. Как бы ни был строг критический взгляд, утверждающий момент философствования Ницше имеет ясные истоки в предшествующих аналогиях. Итак, сколько бы оправданных и неоправданных обвинений ни выдвигалось против Канта, именно его метафизика является основой для того, чтобы Ницше придумал свою космологическую модель. Именно. Мышление Ницше, поскольку оно есть мышление, не может освободиться от необходимости представлять себе нечто иное по отношению к себе в качествах, предикатах, свойствах. Но сама неполноценность этого способа" видения " мира может быть рассмотрена с определенного смещения — относительно вышеприведенного-угла. Пусть мышление навязывает бытию предикаты, а мышление конструирует мир "по своему образу и подобию"." И пусть из-за этого мир будет наделен ложными, не присущими ему качествами или свойствами. Значит ли это, что он не может быть наделен "присущими", реальными, истинными " его " качествами? Метафизическая концепция Ницше предполагает, что эти реальные, истинные свойства как бы затемнены определениями сознания, навязанными миру. Согласно Ницше, мир должен быть снят с завесы, которая притворяется его реальным образом. "Культура-это всего лишь тонкая яблочная кожура над раскаленным хаосом", - говорит он. Нужно сорвать маску культуры с мира, чтобы увидеть ее настоящее лицо. Понятие внекультурного бытия "в себе" имплицитно выступает у Ницше как один из основных терминов его метафизического построения. И после того, как бытие под разрушительным молотом сбрасывает оковы культуры, морали, религии-важнейшие догмы, обосновывающие бытие в том виде, в каком оно было известно предшествующей метафизике, — остается лишь несколько, как думает философ, реальных и фундаментальных качеств, составляющих сущность бытия. Терминологически Ницше в большинстве случаев синонимизирует "бытие", "жизнь", "мир", и это мы будем иметь в виду; то есть для него это важнейшие метафоры, передающие образ того, о чем идет речь в данном случае. Важнейшим качеством, присущим всему сущему, Ницше считает волю к власти.

Именно воля к власти является ядром бытия, его принципом, двигателем и сердцем. Воля к власти присуща как эмпирическим телам, так и бытию вообще, как конкретному человеку, как народу, человечеству и человеку вообще. Наиболее важными понятиями, описывающими его самореализацию, являются сохранение и рост. Космологически образ предстает как напряженное поле Бытия с взаимно направленными интенциями воли к власти, где человек-не хозяин, знающий сущность мира и тем самым господствующий над ним, а обычный элемент, причем один из самых слабых. Идея Ницше о том, что объект, тело, "есть" само по себе, не является внутренне сложной и запутанной, но, скорее, она ослепительно ясна. Конечным, несводимым предикатом чего-либо, равно как и его исходной характеристикой, является желание сохранить свой статус как таковой. Это достигается через реальность границы, определяемой тем, чем она не является. Однако если эта концепция справедлива для каждого отдельного элемента космологической конструкции, то она недостаточна для космоса в целом, поскольку была бы аналогична существованию Парменида, где все уравновешено и неподвижно. Ницше же, несомненно, склоняясь к гераклитовскому пониманию мира, заявляет в своей манере, что бытие вечно становится, изменяется и находится в постоянном движении. Это движение возможно только путем изменения границ, разделяющих элементы космоса. Отсюда второе, более фундаментальное намерение каждого элемента расширить свои границы — отныне и навсегда, только таким образом может быть удовлетворено первое условие, требующее сохранения собственного статуса как такового в среде вечного становления. Однако расширение своих границ, расширение пространства своего бытия происходит только путем "порабощения"," присвоения " пространства бытия другого-ничего другого. По Ницше — это онтологический фактор жизни, где каждый человек ничего не значит для другого, кроме воли к власти. В этом случае совершенно неважно, идет ли речь о человеке, животном, неживой природе или о понятии, образе — все и каждый действует по принципу воли к власти. Неудивительно, что после такой "ванны холодной воды" на "раскаленной картезианской голове" ум катастрофически падает в цене. Всякий раз, когда космология обращается к человеку, он понимается как животный организм, управляемый инстинктами, которые обычно выполняют "волю" вышеупомянутого основного принципа воли к власти. Разум сводится почти к статусу аффекта; такие качества, как страсть, дикость, грубая сила, безусловно, предпочтительнее. Есть ли здесь "знание истины"? Отныне " критерий истины заключается в усилении чувства власти." Сам вопрос об определенности — святая святых предшествующей метафизики — объявляется "зависимым" и "вопросом второго ранга". Сознание не понимается как последняя цель и конечная причина, его субстанциональность полностью отвергается; в своей космологии Ницше стремится полностью избавиться от антропоцентризма (как наивно!!); человеческий разум, по его мнению, как бы он ни хотел этого, не принимает участия в формировании онтологии бытия, он сам полностью ей подчинен — он не может иметь собственного "усмотрения" и действовать в соответствии с ней.

Моральные предикаты, составляющие образ природы, полностью устраняются путем наложения на нее различных обязанностей. Природа безнравственна, бесчеловечна и аккультурирована — природа сама по себе. Собственные предикаты также сбрасываются с лица. Для Ницше человек, каким он должен быть, звучит для нас так же абсурдно, как"дерево, каким оно должно быть". Говоря о человеке вообще, о его онтологическом статусе и месте в космологии, можно, конечно, предписать освобождение от императива "ты должен" и следование принципу "я хочу" как желаемому для него, но нельзя игнорировать тот факт, что индивиды живут в обществе — и этот факт накладывает значительный отпечаток на чистоту желаемого "я хочу". В идеале можно, конечно, "вернуться" в "естественное состояние" Гоббса, где война всех против всех ничем не ограничивается. Однако для Ницше социальное бытие не поддается полной антикультурной трансформации, мораль, понимаемая как условия существования общества в целом и индивида в обществе, не может быть снята и отброшена. Если так, то вам придется отправить ее к себе на службу. Объявлена воля к власти!

Но как? Разве не говорилось с самого начала, что воля к власти безнравственна, что она свободна от гнета этических догматов? Так оно и есть, только здесь именно мораль понимается как средство осуществления господства воли к власти. Мораль-это способ действия воли к власти в Социальном Организме. Если мораль больше не играет роли "трансцендентального критерия", она должна стать зависимой от требований жизни, которая сама есть не что иное, как воля к власти. Ницше говорит о "моралистическом натурализме", сущностью которого должно быть видение морали как "естественной полезности". Надо сказать, что здесь, конечно, полностью избавиться от обязанности обращаться к индивидам не удастся, но отныне она рассматривается как перспективная и выгодная в динамичном процессе взаимного поведения.

Но это желательная модель для Ницше, если можно так выразиться: в реальном обществе он видит совершенно другую картину. Тем более когда речь идет — и идет главным образом о нем — о современном западноевропейском обществе, где нравственность преобладает, а не служит, где преобладают болезни, а не Здоровье, где наблюдается упадок, а не рост чувства силы, красоты и силы жизненных устремлений. - Ситуация в целом плохая. Число погибших огромно", - говорит автор. И, говоря о действительном изменении общества, наблюдаемом в историческом процессе, Ницше выдвигает понятие "вечного возвращения". Здесь мы попытаемся организовать ее рассмотрение именно через призму изменения качества нравственного чувства — а вместе с ним и качества жизни-в обществе, но кто знает, может быть, в ином контексте и при "ином освещении" эта тема проявится более ярко. Для Ницше общество, исповедующее определенные культурные предписания, конкретный народ-это один из наиболее часто встречающихся образов или понятий, когда речь идет о социальных, социальных, политических, исторических и культурных аспектах человеческого существования. Изначальным априорным качеством, присущим этому обществу, является становление. Важно, что речь идет не о становлении в смысле изменения в "лучшую" сторону, в смысле прогрессивного идеала. Хотя основное жизненное устремление воли к власти является важнейшим принципом любого устойчивого образования, будь то отдельный человек или целая нация, следует отметить, что степень его лидерства в тот или иной период времени по отношению к определенному культурному слою является критерием изменения качества и направления исторического движения этого слоя. Что это значит? Ницше считает, что в разные периоды времени один и тот же народ или какая-то общая этническая группа могут по — разному устанавливать-прямо, конечно, а не сознательно-взаимозависимость морали, с одной стороны, и воли к власти-с другой. Период, когда воля к власти осуществляет свое господство через мораль и тем самым утверждает веру каждого индивида и общества в целом в себя, когда собственный жизненный интерес ставится во главу угла внутри— и межкультурного взаимодействия, — этот период характеризуется как возрастание власти, накопление жизненной силы конкретного народа: таким образом, его движение-это тот же период времени, когда господствуют христианские идеалы, когда собственный интерес стремится максимально "свернуться", ослабнуть в пользу интересов другого, когда мир, инертность и немощь рассматриваются как блага, предписанные как таковые господствующей моралью, — все это свидетельствует о деградации, упадке и желании погибнуть. Концепция ницшеанского "вечного возвращения" предполагает непрестанное изменение интенций от положительного к отрицательному и наоборот, что, по сути, является координатой социально-исторического достижения. Таким образом, история лишена всякой цели, предопределенной волей и разумом человека: "додумаем эту мысль в ее самой страшной форме: жизнь как она есть - без смысла, без цели, но неизбежно возвращающаяся, без окончательного "ничто": "Вечное возвращение"."

Таким образом, с абсолютной, онтологической точки зрения область социально-исторического осуществления полностью подчинена законам всей космологии Ницше. Становление есть все, и его завершение состоит в преобразовании качеств, сущность которых определяется волей к власти. "Мое намерение состоит в том, чтобы показать абсолютное единообразие всего, что происходит, в то время как применение моральных различий-это только вопрос перспективы...»

После всего сказанного о системе воли к власти как о новой метафизике, стремящейся уничтожить всю предыдущую доктрину до основания, необходимо кратко коснуться вопроса, который в философии Деница был поставлен на первый план, какую бы невзрачную форму она ни приняла в новом свете. Речь идет о познании. То, что из него сделала воля к власти, кажется, внушает священный ужас среди приверженцев классической традиции и по сей день. Прежде всего, Ницше заявляет, что "познающая субстанция", субъект, уничтожается как единое (Ницше, конечно, дает понять, что "на самом деле" оно никогда не было единым): субъект теперь понимается "как множественность". Таким образом, вопрос познания мира стал выглядеть несколько односторонним, так как не было никого, кто знал бы. Когда Ницше заявляет, что идея единства бытия возникает из идеи единства субъекта, вопрос полностью снимается. Человек, сознающий свое возвышение над остальным миром благодаря своей способности познавать этот мир, уже не является судьей, который диктует приговоры бытия. Отныне, если человек, как "физическая единица" бытия, вкладывает смыслы в другие "физические единицы", то этот "всякий смысл есть воля к власти". Теперь вопрос о том, как обстоят дела "на самом деле", получает ясное, недвусмысленное и, можно сказать, самое величественное толкование:

"Вера в то, что" это то-то и то-то", должна быть преобразована в волю, что "это то-то и то-то"."

Здесь я хотел бы подвести черту под раскрытием и описанием принципов метафизики воли к власти. Думается, что, несмотря на расплывчатость некоторых вопросов, таких как, например, проблема нигилизма, соотношение нравственного и религиозного, механистическое обоснование понятия воли к власти, можно все же сказать, что основные пункты позиции Ницше были освещены. Так что пора делать выводы.

Итак, что же мог предложить Ницше в качестве своей "версии" по традиционно обозначенному случаю? Здесь речь должна была выйти за рамки чисто скептических нападок. Но в какой мере его системе воли к власти удалось избежать всех недостатков, указывавших на несостоятельность прежних метафизических систем? Надо признать, что, несмотря на богонтологические претензии, которые негласно "декларирует" концепция воли к власти, тень прежней метафизики не покидает ее ни на минуту. Хотя яблочная кожура моральных, религиозных," человеческих, слишком человеческих " предикатов и снята с бытия, но не снята с него главная потребность представляться разуму именно как предикаты, свойства. Даже если единственной истиной жизни и бытия, сущностью как вещей, так и человека, является самый "нечеловеческий" принцип воли к власти, объединения делателя и действия не произошло. Бытие в его истинности снова рассматривается как система, построенная определенным образом, даже если создающий ее разум претендует на гипостазирование хаоса. Образное мышление не может избавиться от необходимости мыслить и определять хаос через идею порядка. Понятие порядка органически впаяно в онтологию мышления в процессе совершения рефлексивного действия — это понятие предполагает расположение чего-либо в сознании только через образы, метафоры, символы, абстракции, являющиеся ключевыми; они уже даны как отдельные, сходные, различные, То есть связанные между собой по определенному принципу.

Серьезные трудности возникают и при более детальном рассмотрении идеи становления, вечного изменения и "текучести бытия". Очевидно, что Ницше заимствовал этот тезис из симпатического учения Гераклита, используя в своей концепции наименее поэтическую или мифологическую его форму. Однако даже в известном высказывании "нельзя войти в одну и ту же реку дважды" понятие изменения, движения и текучести может быть дано только путем сравнения двух отдельных стадий процесса ("дважды"!!). Таким образом, для ума всякое движение рассматривается как переход от одного к другому, где самым непостижимым является сам "переход", а не "то" или "другое". Было бы разумно спросить, может быть, нет никакого перехода, если он не может быть представлен иначе, чем как третий субъект между двумя предыдущими? Однако тогда сам факт различия между объектами исчезает, потому что сам объект и то, чем он не является, уже есть переход от первого ко второму. Таким образом, еще раз видимая онтологическая чистота идеи становления раскрывается в форме предикативно-репрезентирующего сознания. Вот что мне нужно было доказать. Следовательно, сама конструкция воли к власти, какую бы маску она ни надевала, есть лишь еще одна метафизическая система, сохраняющая все свои традиционные качества: ключевые слова: аксиоматический принцип, метод построения, категориальный аппарат, критерий трансцендентальной истины.

Система остается, но сам Ницше уже далеко; он снова" захвачен " нами в качествах и свойствах, оставляя их оплачивать свои счета. "...Есть что-то трогательное и глубоко восхитительное в невинности мыслителей, что все же позволяет им просить сознание дать им честные ответы...»

Часть 4. дионисийский прорыв

Действительно? Четвертая часть? Ну конечно! Можем ли мы позволить себе следовать требованиям Ницше, а не боготворить его? Кто знает, может быть, само это требование было просто еще одним испытанием на прочность... Об этом может свидетельствовать следующая цитата (легкомысленно отнесемся к ее хронологическому расположению-6 января 1889 года): "дорогой профессор, в конце концов, я предпочел бы быть хорошим профессором в Базеле, чем Богом; но я не осмелился зайти так далеко в своем личном эгоизме, чтобы пожертвовать ради него сотворением мира". Вообще говоря, " сотворение мира — дело серьезное, и то, что некоторым людям потребовалось всего несколько дней, чтобы это сделать, вероятно, просто досужие домыслы — во всяком случае, Ницше потребовалась целая жизнь, чтобы это сделать! Существенная оговорка. Творчество, будучи спонтанной, интуитивной и непосредственной деятельностью, никогда не привлекает к себе внимания "извне" в процессе своего осуществления, что избавляет художника от скептических оценок в процессе работы — я помню прежнего Творца, созданного в одиночку.

Ядром, главной метафорой, мифологемой ницшеанского мира является образ Диониса, запечатленный во фразе "Дионисическое начало". Оставим пока в стороне краски и краски, изображающие дивные видения дионисийского мира, и попытаемся набросать его апофатический портрет. Дионисийское начало противостоит Аполлоническому, и если последнее выступает по отношению к человеку как область, контролирующая его действия, поступки и порядок его мыслей, то первое просто не замечает этого контроля. Взрывная аналогия с бессознательным Фрейда не может звучать достаточно связно и проясняюще, вероятно, потому, что сама она во многом черпает свои основания из оппозиции Ницше (достаточно вспомнить название одной из центральных работ Фрейда - "по ту сторону принципа удовольствия"). Тем не менее его можно охарактеризовать как "бессознательное". Существование дионисийского мира не представляется субъектом перспективно по трем причинам: нет бытия, нет представления и нет субъекта. Предрефлексивное абсолютное погружение ... Никаких дополнительных критериев, никаких внешних созерцателей, метафизических спекулянтов, охотников за истиной. Все, что может быть дано, дано только в этом эзотерическом мире"... таким образом, дифирамбический слуга Диониса может быть понят как его собственный вид! "говорит Ницше в "рождении трагедии". Нельзя давать никакой сравнительной оценки, потому что тот, кто "внутри", не сравнивает, потому что он не знает об этой способности, а тот, кто "вне", всегда сравнивает, но только то, что создано его репрезентативной способностью, нисколько не проникая в тайну внутреннего чувства. Разум с его категориями, силлогизмами, умозаключениями и прочими "весьма респектабельными" инструментами не работает. Его вечно контролирующие свойства не могут найти себе места в дионисийском хаосе, и представляющая сущность лишена права участвовать в существовании непосредственного. Никакие жизненные устремления не признаются как таковые, даже как нечто разделенное или разделяемое — критериев объединения и делимости не существует по причинам, изложенным выше. Владычество непосредственного празднует свою безграничную победу. Что можно сравнить с таким существом, чтобы охарактеризовать его еще более красочно? Естественно, с тем, что Творец считает подобным ему, — это, по сути, только обратная сторона Дионисического начала. Говоря о дионисийском, Ницше говорит о музыке вообще и о музыке в греческом трагическом искусстве. Всем исследователям Эсхила и Софокла, пытающимся докопаться до тонкостей сюжетной структуры и попытаться на этой основе понять трагическое чувство греков, Ницше, вероятно, мог бы сказать: дело не в сюжете; понять трагическое чувство греков можно, только погрузившись в него "с головой", а не наблюдая за персонажами, как Ницше мастерски описывает основные характеристики трагического искусства, используя в своих определениях как положительные, так и отрицательные стороны. Пример - вопрос о положении и статусе зрителя. По Ницше, греческая трагедия-это своеобразная Дионисическая мистерия, мистика которой "окутана" самой собой. Зритель является участником этого действа, так как он является хоровым певцом, исполняющим "музыкальное сопровождение". Хор-это медитативный генератор ритма, создающий собственную высокодуховную атмосферу, где "наказание" Эдипа, страдания Антигоны или торжество Электры воспринимаются совершенно по-новому. Трагедия пронизана бытием непосредственности, она есть сцена господства Дионисического начала и " ... везде, куда проникало дионисийское начало, аполлоническое упразднялось и уничтожалось."

Ницше говорит: "неопровержимая традиция утверждает, что греческая трагедия в ее самой древней форме имела своей темой только страдания Диониса, и что в течение довольно долгого времени единственным сценическим героем был Дионис." И хотя "...речь Софокловских героев поражает нас своей Аполлонической определенностью и ясностью, так что нам кажется, что мы сразу проникаем в самую сокровенную суть их натуры и в то же время несколько удивляемся, что путь к этой сущности так короток", Ницше утверждает, что внутреннее настроение, духовная высота и торжественность, предельная эзотеричность греческой трагедии создаются именно всепоглощающим музыкальным потоком, увлекающим всех участников трагической мистерии-самобытия мистического акта. Значение музыкальной темы в творчестве Ницше трудно переоценить, так как, судя по неоднократным намекам самого автора, музыка была для него той сферой, в которой можно было осуществить Дионисическое действие непосредственного в чистом виде. "Музыка-это воспроизведение чувств", - говорит Ницше, имея в виду под чувствами не то чувство или чувственность, рядом с которыми с разной степенью успеха стоит и доминирует разум или разум. Речь идет об интуитивном, необъяснимом, невообразимом внутреннем состоянии. И уж во всяком случае, речь не идет о классической музыке, где в большинстве случаев преобладает система (достаточно проследить традиционное построение классического музыкального произведения с его темой, тематическими инструментальными выражениями, чувством "все растущего" и абсолютно необходимой репризой). Музыка для Ницше-не средство прояснения, с" правилами "и традиционно установленными" законами построения " звуков. Звуки-это не знаки. Нет дискретности, нет отчетливости музыкального океана — все критерии основаны на внутреннем и остаются прямыми. Ницше называет музыку "искусством ночи и полумрака", давая понять, что ясность, понимаемая как прозрачность или очевидность отношений между чем-либо, не имеет здесь никаких прав. Для Ницше идеалом такой музыки является музыка греческого трагического искусства, в контексте которой сюжетные обертоны могут быть поняты (а могут и не быть поняты снова).

Вообще, для Ницше образ трагической Греции-это поле, мир, который создается Дионисийским началом. Более того, "... греки, пока у нас нет ответа на вопрос " Что такое дионисийское начало?", остаются для нас, как и прежде, совершенно непонятными и непонятными... "Эта" вечная "Греция с ее Дионисийским духом есть теперь "вечная" цель и вечная проблема. Возвращение к нему "навсегда" - это единственное, чего может желать мыслитель, уставший от двух тысячелетий аполлонического господства. В Новом Свете раскрывается один из самых загадочных мотивов философско — мифологического творчества Ницше-идея"Вечного возвращения". Человек должен вернуться к себе после блуждания по зарослям разума. Вечная борьба Диониса и Аполлона в вечности разрешается победой Диониса, его безраздельным владычеством: "вперед, в Грецию!" - таков могучий призыв этой мистической идеи.

Краски, которыми Ницше рисует образ Дионисического начала, неисчерпаемы, красота и жуткость этого образа почти неописуемы. Она поглощает всего созерцающего, она разрушает индивидуацию. Дионисийское состояние " ... с его разрушением привычных пределов и границ бытия, содержится, пока оно длится, некая летаргическая стихия, в которую погружено все лично прожитое в прошлом." Другой важнейший образ, через который передается сущность дионисического, - это образ ребенка. Хотя контекстуально оно чаще всего используется для характеристики заключительной стадии освобождения от догматов, третьей фазы преобразований, которые совершает дух, приобретая тем самым значение принципа в постулировании ценностей, однако в лирико-поэтической форме оно может также указывать на его Дионисийскую полноту. То, что ребенок находится в своем собственном мире, закрытом для проникновения каких — либо внешних смыслов и значений, что он не отличает себя от этого мира, будучи в то же время самим этим миром, - словом, то, что ребенок непосредственен, свидетельствует в пользу его дионисийского родства. "Ребенок-это невинность и забвение, новое начало, игра, вращающееся колесо, начальное движение, Святое Слово утверждения." Как тут не увидеть тайных или сознательных реминисценций к Гераклиту с его "мистическим" суждением: "век-это ребенок, играющий, бросающий кости, ребенок на троне!" Действительно, многие образы Гераклита заимствованы Ницше, и это видно как при анализе его метафизической концепции воли к власти, так и при рассмотрении мифопоэтического дионисийского начала. Однако, Когда Ницше говорит как о философии Гераклита в своих ранних произведениях, так и о собственной философии Дионисия через призму учения знаменитого Ефесянина, он полностью отвергает традиционно принятую мрачно-пессимистическую ауру, окутывающую образ Гераклита. "Печальный, меланхолический, слезливый, мрачный, горький, пессимистичный и вообще ненавистный, Гераклит встречается только у тех, у кого есть основания быть недовольными его описанием человеческой природы. Но к таким людям, со всеми их симпатиями и антипатиями, ненавистью и любовью, он относился бы с полным равнодушием и обращался бы к ним только с таким предостережением: "собаки обычно лают на кого-то, кого они не знают" или "ослиная мякина дороже золота"."

Что может быть убедительнее доказательств в пользу "внутреннего мира", эзотерического философствования с помощью поэзии, мифологии, музыки, цветов, образов? Пожалуй, только последний в нашей линии, совершенно удивительный, таинственный и непревзойденный Заратустра, в котором Ницше пытался раствориться через слова, образы, символы и притчи. Этот непостижимый пророк, коварный "провокатор" моральных исследователей, этот "северный ветер", этот "заступник Бога перед дьяволом" — до какой степени он понимался тем или иным взглядом на него? Что мы можем сказать, если даже сам великий Томас Манн считал "так говорил Заратустра" примитивной книгой, написанной под Библией? А как же Заратустра? Он все еще вечно скитающийся язычник, смеющийся танцор, "Дионисическое чудовище", вечно уходящий дух, не знающий усталости, "дитя", которое зовет "толкать падающего"," не щадить Ближнего", которое хочет уничтожить человека, потому что в нем "важно, чтобы он был мостом, а не целью"-"здесь человек преодолевается в каждое мгновение, понятие "сверхчеловека"становится высшей реальностью". Заратустра "чувствует себя высшим проявлением всего сущего." Заратустра-существо, меняющее форму, всегда не здесь, всегда дальше, даже не дома, о котором" халкианское начало, легкие ноги и сочетание злобы и легкомыслия" нельзя говорить без трепетного ужаса.

"Но это понятие самого Диониса", - говорит Ницше. Для Ницше это одна из ипостасей его самовыражения, произнесения, танца и пения, это момент его внутренней "седовласой" сущности...

Удивительная вещь - человеческая судьба. Можно рассматривать потерю рассудка Ницше 3 января 1889 года как медицинский факт, произошедший по "объективным" физиологическим причинам, или можно осмелиться предположить, что это творческий образец, более того, конечная цель; последнее, но уже окончательное, божественное прибежище неутомимого, таинственного, ослепительного духа, "мученика знания". Для нас — это его последнее пристанище, но кто знает, может быть, "на самом деле" путешествие продолжается?

Вывод

Мы должны также искать философа, чей текст так же ясен и всеобъемлющ, так же ясен и прост, как у Ницше. Есть ли что-то скрытое за этой простотой, что вам нужно долго и упорно работать, чтобы понять? Мы этого не знаем. Но есть еще кое-что, чего мы не знаем. Мы не знаем, где начинается и заканчивается философия Ницше. Мы не знаем, как соотнести его философию с традиционной совокупностью философских систем, — потому что даже не понимаем, с какой стороны или частью ее следует соотносить, — если речь идет о системе воли к власти, то Ницше непременно найдет место в новоевропейской традиции. Но что такое философия Ницше, разве это только воля к власти? По-видимому, изложенную выше точку зрения на этот вопрос можно обобщить в следующем виде.

На самом деле философия Ницше-это поэтическая и мифологическая игра на образе Дионисического начала, в ходе которой возможно только реальное преодоление предшествующей метафизики. Этот слой содержит волю к власти как нечто, что должно было быть преодолено, так как только в игре дионисийского мира устраняются все проблемы и вопросы, которые остаются неразрешенными в понятии воли к власти. И какое это имеет значение для автора, когда ему приходится попутно преодолевать и отбрасывать такую мелочь, как рефлексивное сознание, а следовательно, и мышление вообще в том виде, в каком оно было у нас до сих пор? Не все ли равно, что "в мире" это достижение неизбежно принимает название другой религии, нового нравственного учения, иного толкования мира или чего-то еще? Но зададимся вопросом, возможно ли создать для себя новый мир каким-либо иным способом, кроме радикального растворения себя в непосредственности своего внутреннего чувства. И как бы ни были справедливы суждения наблюдателей, которые восклицают: "Да он просто сошел с ума!", их услышат только "те, у кого есть уши" - уши этого мира.

Что там внутри? Я поймал эту внезапную мысль мимоходом и поспешно, используя ближайшие случайные слова, чтобы связать ее и не дать ей снова улететь. А теперь она умерла в этих резких словах и висит и болтается в них — и, глядя на нее, я с трудом могу вспомнить, почему я был так счастлив поймать эту птицу."

Рекомендации

1. Ф. Ницше, "Рождение трагедии", том 1, М. Мысль, 1990.

2. Ф. Ницше, "о пользе и вреде истории для жизни", т. 1, М. Мысль, 1990.

3. Ф. Ницше, "Человек, слишком человек", Том 1, М. Мысль, 1990.

4. Ф. Ницше, "Веселая наука", том 1, м. мысль, 1990.

5. Ф. Ницше, "злая мудрость", том 1, М. Мысль, 1990.

6. Ф. Ницше, "Так говорил Заратустра", т. 2, М. Мысль, 1990.

7. Ф. Ницше, "по ту сторону добра и зла", том 2, М. Мысль, 1990.

8. Ф. Ницше, "о генеалогии морали", т. 2, м. мысль, 1990.

9. Ф. Ницше, "Casus Wagner", том 2, Московская мысль, 1990.

10. Ф. Ницше, "Сумерки идолов", том 2, М. Мысль, 1990.

11. f. Nietzsche, "Esse Homo", t.2, M. Мысль, 1990.

12. Ф. Ницше, "Антихрист", т. 2, м. мысль, 1990.

13. Ф. Ницше, "воля к власти", соч. IX, Москва. книгоизд., 1910.

14. Ф. Ницше, "утренняя заря", Свердловск, "воля", 1991.

15. Ф. Ницше, "о философах", СОЧ., т. X, СПб., 1903.

16. И. Кант, "Критика чистого разума", СОЧ., т. 3, М. Мысль, 1969.

17. Р. Декарт, "происхождение философии", СОЧ., т. 1 м. мысль, 1989.

18. Р. Декарт, "рассуждения о методе", соч., т. 1, М. Мысль, 1989.

19. Р. Декарт, "правила управления разумом", соч., т. 1, М. Мысль, 1989.

20. А. Шопенгауэр, "мир как воля и представление", соч., т. 2, 1898.

21. А. Шопенгауэр, "афоризмы и Максимы", Изд-во ЛГУ, 1991.

22. А. Камю, "бунтарь", М. Политиздат, 1990.

23. М. Фуко, "слова и вещи", Наука, 1972.

24. м. Мамардашвили, "как я понимаю философию", М. Прогресс, 1990.

25. м. Мамардашвили, "классические и неклассические идеалы рациональности", Тбилиси, 1984.

26. Д. Галеви, "Жизнь Фридриха Ницше", Рига, 1991.

27. Деррида, "шпоры: стили Ницше", Ф. Н., № 2-3, 1991.

28. В. Подорога, "мир без сознания", "проблема сознания в современной западной философии", М. Мысль, 1990.

29. к. Свасян, "Ницше: мученик знания", Ф. Ницше, СОЧ., Т1, М. Мысль, 1990.

30. м. Хайдеггер, "слова Ницше " Бог мертв", В. Ф., №..., 1990.

31. м. Хайдеггер, "Европейский нигилизм", "проблема человека в западной философии", М. Мысль, 1989.

32. м. Хайдеггер, " что такое метафизика?", "новая технократическая волна на Западе", М. Прогресс, 1988.

33. м. Хайдеггер, "время картины мира", "новая технократическая волна на Западе", Москва, прогресс, 1988.

34. м. Хайдеггер," Основные понятия метафизики", В.

35. м. Хайдеггер ," изречение Анаксимандра", "разговор на проселочной дороге" М. Высшая школа, 1991.

36. С. Франк, "этика нигилизма", соч., Московская правда, 1990.

37. С. Франк, " О. Ницше и этика любви к далекому", соч., Московская правда, 1990.

38. Шестов, л. Толстого и О. Nietzsche", St. Petersburg, 1907.

39. л. Шестов "Достоевский и Ницше" (философия трагедии), СПб., 1903.

40. В. Одуев, "Пути Заратустры", М. Правда, 1967.

41. Гомер, "Илиада", М. Правда, 1984.

42. Гомер, "Одиссея", М. Правда, 1984.

43. Софокл, "Трагедии", М. Художественная Литература, 1988.