Язык как конструктивно-прогностическая структура в гуманитарном познании

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. язык как объект исследования в философии гуманитарных наук

1. язык как прогностическая реальность в контексте неклассической теории познания

2. реконструкция различных подходов к пониманию сущности языка в истории философии и науки

ГЛАВА II. КОНСТРУКТИВНАЯ И ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА

§1. прогностическая Сила языка на уровне предложения и текста

§2. обоснование прогностического потенциала научного текста в гуманитарном познании

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

БИБЛИОГРАФИЯ

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность проблем философии науки определяется изменением научной картины мира, сближением естественных и гуманитарных наук, а также ускоренным ростом научного знания и возрастающим значением той роли, которую наука играет в повседневной жизни общества. В связи с этим требуется философское осмысление нового бытия науки, методологическая разработка ее проблем и построение новых моделей ее развития.

В настоящее время проблемы философии гуманитарных наук становятся особенно актуальными вопросами в философии науки в связи с тем, что научный фокус смещается на изучение систем, в которые включен человек, а также наблюдается тенденция к гуманизации и очеловечиванию научного знания. В результате того, что философия науки традиционно развивалась на основе естественнонаучного материала, гуманитарные науки в настоящее время требуют серьезной философской рефлексии и нового решения традиционных философских проблем, которые вновь актуализировались на современном этапе развития науки.

Среди актуальных вопросов философии гуманитарных наук особое значение имеют разработка проблем философии языка, анализ языка науки, изучение научного сообщества через вербальное взаимодействие его членов. Языковые подходы и концепции занимают одно из ведущих мест в современном научном изучении и требуют дальнейшего развития.

Прогнозирование научно-технического прогресса является одной из важнейших задач философии науки, а вопрос о способности мыслить о будущем изучен слабо. Для изучения этой проблемы сложились благоприятные условия, так как для философского синтеза появился целый корпус литературы, посвященной изучению прогностической функции.

В результате становится актуальным изучение предикативной функции языка и его творческого потенциала. Этот вектор исследований представляется плодотворным, так как в современной философии на первый план выходят проблемы текста и языковой референции, а акцент в изучении языка смещается на проблему языка как способа конструирования бытия как текста. Актуальной становится проблема сущности языка и рассмотрения языковых знаков как источника, через который раскрывается глубинная сущность произведения, а также новые уровни реальности. Текст, как продукт языкового употребления, становится эпистемологической моделью реальности и воспринимается не просто как форма взаимодействия с реальностью.

Такой подход к прогностической функции языка в настоящее время разрабатывается в неклассической теории познания в рамках методологии конструктивного реализма. Эта концепция предполагает существование реального мира, который познаваем и открыт для изменений на основе знания, которое достигается посредством языка. Взаимодействие языка и мира возможно потому, что знаково-символическая реальность не менее реальна, чем физическая.

В историческом контексте взаимодействие языка и действительности получило различные интерпретации. Таким образом, в радикальном конструктивизме объективная реальность как объект познания ставится под сомнение, поскольку познающий субъект получает лишь определенный толчок извне, который кодируется особым познавательным образом, в том числе и с помощью языка. Другими словами, считается, что "нарративные операции" конструируют мир. В результате то, что должно быть отношением к реальности, на самом деле является саморефлексией. Напротив, натуралистический реализм предполагает, что язык непосредственно взаимодействует с реальностью и является ее отражением. Другими словами, язык конструируется реальностью, а не реальность языком.

На неклассическом этапе развития теории познания наиболее продуктивной является концепция конструктивного реализма, которая не только примиряет натуралистический реализм с конструктивизмом, но и снимает ряд проблем противоположных позиций. В ней язык понимается как система, определяющая субъективную реальность - нечто данное, переживаемое и осмысленное. Создаваемая нами картина действительности в известной мере соответствует самой действительности, поэтому познающий субъект не замыкается на себе, а открывается миру.

Теория конструктивного реализма предполагает, что результаты человеческой деятельности, в том числе и языковой, начинают жить самостоятельной жизнью и приобретают своеобразную реальность. Язык понимается как творческая сила, которая не только создает субъективную реальность, но и взаимодействует с объективной реальностью.

Противостояние радикального конструктивизма и натуралистического реализма проявляется не только в отношении языка и действительности, но и в анализе его прогностической функции. В связи с этим становится актуальным вопрос о соотношении прогнозирования и проектирования, предвидения будущего и его конструирования в контексте соотношения наивного реализма и радикального конструктивизма. Методология конструктивного реализма претендует на более адекватное описание когнитивных процессов, поскольку деятельность по конструированию образов и представлений будущего может отражать реальное положение дел, а значит, устранять различие между предвидением и проектированием.

Таким образом, прогностическая функция языка является одной из актуальных проблем современной философии науки и неклассической теории познания, преодолевающей односторонность позиций радикального конструктивизма и наивного реализма в концепции конструктивного реализма, в которой изучение конструирования и прогнозирования действительности представляется наиболее адекватным.

Степень развития проблемы.

Философия науки изучается такими российскими авторами, как В. Н. Порус, И. В. Черникова, которые отмечают постоянно меняющуюся научную картину мира и динамику, которую она приобретает в условиях распространения информационных технологий, формирования корпоративной науки и широкой доступности знаний. Современное состояние науки стало чрезвычайно сложным, а усилившаяся междисциплинарность и другие свойства современного научного знания приводят к возникновению все новых и новых философских вопросов, связанных с наукой. Философия науки, по мнению Черниковой, становится дисциплиной, которая затрагивает не только профессиональных ученых, но и общество в целом. В то же время современная наука не только расширила свой предметный мир, включив в него самоорганизующиеся системы, но и сделала человека началом научного познания, пишет Порус, что приводит к значению философии гуманитарных наук.

В результате философия науки не может развиваться, ограничиваясь отдельными дисциплинами, в частности естественными науками, но она вынуждена уделять внимание социально-гуманитарному познанию. Философия гуманитарных наук находит исследователей в лице В. А. лекторского, В. С. Степина, И. Т. Касавина, Л. А. микешиной. Они отмечают, что необходимо уделять внимание гуманитарным наукам, во-первых, из-за сближения различных областей научного знания, а во-вторых, потому, что традиционно философия науки не уделяла достаточного внимания гуманитарным наукам. Они считают, что в связи с этим необходимы новые исследования в философии гуманитарных наук, которые бы обращались к историческому материалу отдельных дисциплин с традиционными вопросами философии, вновь ставшими актуальными.

Язык активно изучался и в истории философии науки, которая связана, например, с аналитической, позитивистской философией. На самом деле философию языка можно назвать одной из первых частнонаучных философских дисциплин, но в современной российской науке ей также уделяется внимание. Например, А. П. огурцов пишет о важности разработки лингвистических методов для понимания науки, а также о том, что для анализа науки широко используются понятия, которые ранее были чисто лингвистическими.

В то же время для анализа прогностической функции языка в исследовании необходимо определить основные взаимосвязи языка и действительности. Эту проблему исследовала, в частности, Л. Б. Макеева, которая отмечает, что решение этого вопроса связано с отношением философа к реализму.

В контексте данной работы важно изучение конструктивного реализма, которым занимаются такие отечественные ученые, как Б. И. Пружинин, Т. Г. Щедрина, В. А. Лекторский. Последний утверждает, что конструктивный реализм является одним из наиболее продуктивных понятий в современной философии, которое может примирить реализм и конструктивизм, а также снять ряд нерешенных на сегодняшний день проблем. Лектор также обращает внимание на изучение языка в конструктивном реализме, который воспринимается как система, открытая реальности, что немаловажно в рамках данного исследования.

Чтобы понять конструктивно-реалистическую концепцию языка, следует обратиться к конструктивистским и реалистическим концепциям, которые берут свое начало в античной философии. В частности, оба эти подхода были изложены Платоном в "государстве".

В истории философии идеи конструктивизма воплощены в "критике чистого разума" И. Канта. Современное понимание конструктивизма, в частности его методологической формы, можно найти у русского философа И. Т. Касавина.

С другой стороны, натуралистический подход в истории философии рассматривал Ф. Бэкон, оставляя прямые отсылки к Платону. Натуралистическую интерпретацию языка можно найти также у Р. Декарта, Дж. Локка и Г. В. Лейбница.

Катализатором формирования проблемы предикативной функции языка в философии науки стали идеи В. фон Гумбольдта, писавшего об энергетической сущности языка. Гумбольдт вводит в научный оборот понятия "языковое сознание народа", "языковое мировоззрение", "деятельность духа" и другие. Гумбольдт также выделяет проблему существования языка только в действии, поднимает вопросы о его взаимодействии с реальностью. Он также, пожалуй, впервые четко выделяет дихотомию языка, которая, с одной стороны, служит материалом для мышления, а с другой - инструментом его формирования.

Прогрессивные и новаторские идеи Гумбольдта почти не находили отклика в научных кругах своего времени, поэтому в дальнейшем язык изучался преимущественно односторонне. Однако еще в период XIX-начала XX веков отмечался творческий потенциал языка и другие его свойства, важные в контексте данной работы.

Бодуэн де Куртенэ был уверен, что язык не ограничивается самим собой, а является одновременно инструментом и деятельностью. Бодуэн де Куртенэ выделяет прогностическую функцию языка, но она самодостаточна в том смысле, что определенные языковые явления, по его мнению, могут предсказывать состояние языка в будущем.

Женевская лингвистическая школа в лице О. де Соссюра оказала решающее влияние на языкознание и философию языка того времени. В связи с тем, что Соссюр определил язык как речевую деятельность, из которой была исключена сама речь, он рассматривается как пассивный сосуд слов, грамматики и других явлений. Соссюр тщательно исследует отношения между языком и речью, рассматривая, какая из них первична. Соссюровская концепция языка интересна прежде всего своей строгой терминологией, отделяющей язык от речи и всех других ее проявлений, а также может служить своеобразной отправной точкой, наиболее противоположной тому, что изучается в данном исследовании.

Ученики Соссюра А. сече и С. Балли также внесли определенный вклад в философию языка. Оба они исследуют связь языка с мышлением, которое он выражает и формирует. Оба пишут о деятельностной природе языка.

Американский дескриптивизм и, в частности, Л. Блумфилд признавали творческую природу языка, а Э. Сапир утверждал, что язык существует лишь постольку, поскольку он используется. Уорф наиболее тщательно из дескриптивистов изучал влияние языка на будущее, приводя примеры чисто лингвистических причин, приводивших к пожарам.

Пражский лингвистический кружок привнес в философию языка разрозненные идеи В. Матезиуса, С. И. Карцевского, Н.С. Трубецкого. В контексте данного исследования наиболее интересны работы Р. О. Якобсона, изучавшего язык как средство формирования и программирования межличностной и внутриличностной речи. Якобсон также пишет о целенаправленности языка, его творческой силе в науке и сравнивает его с мостом, перекинутым из прошлого в будущее.

М. Хайдеггер изучал прогностический потенциал литературных текстов, работу поэтов с языком как улавливание намеков на Бога и обнаружил глубокую связь между языком и бытием.

В философии языка второй половины XX века выделяется фигура У. Эко, который писал о прогностической роли художественных текстов. В своих работах "Роль читателя" и "недостающая структура" он обратил внимание на то, что читатель выступает как субъект языковой деятельности, заново порождая ее в процессе чтения. ЭКО также предложил прозрачную систему предсказания и конструирования реальности, которая состояла из метафорического сложения свойств различных объектов и подробного описания результата. ЭКО также широко изучал тему пророческой функции литературы.

Прогностическая функция языка изучается Т. М. Любимовой и В. Л. Шульцем, которые в своей статье "слова как "кванторы" будущего " выдвинули гипотезу о его ориентированном на будущее творческом потенциале. Они исследуют вопрос о том, где в языке сосредоточена предсказательная сила, и останавливаются на предположении, что таким вместилищем является глагол.

Многие исследователи рассматривали отдельные слова и части речи в контексте их взаимосвязи со временем. Например, Р. Барт рассматривал имя в этой связи. Также, по его словам, магию имени изучал русский философ А. Ф. Лосев. Один из основоположников прагматизма ч. Пирс рассматривал этот глагол в том же контексте, что уже упоминали Гумбольдт и эко.

Советский ученый Ю. М. Лотман предложил и концепцию взрыва, которая помогла понять саму суть предсказаний, показала, как работает время и как происходит выбор того или иного будущего пути развития реальности. Лотман изучает время и текст в контексте гуманитарных наук , в частности истории.

Ученик Лотмана В. П. Руднев определяет действительность как знаковую систему. Он пишет, что при определенных операциях текст можно рассматривать как реальность, а реальность-как текст. Руднев также вводит понятие обратного энтропийного времени текста и показывает, как текст может предсказывать реальность через свои потенциальные интерпретации. Руднев также дает материал для понимания того, как предсказательная сила языка работает в гуманитарных науках - в частности, в литературоведении.

Объектом исследования является конструктивно-прогностическая структура языка.

Предметом исследования является реализация конструктивной и прогностической функции языка в научном тексте.

Целью исследования является рассмотрение конструктивной и прогностической природы гуманитарных и научных текстов.

Цели исследования:

 выбор языка как объекта исследования в философии науки;

 реконструировать различные подходы к пониманию сущности языка в истории философии и науки;;

 изучение прогностической реальности текста, его уровней и кодов;

 обосновать прогностический потенциал научного текста в гуманитарном познании.

Методология исследования. В диссертации используются философские, научные и конкретно-научные методы:

 сравнительный анализ различных подходов к пониманию языка в философских учениях разных периодов;

 историко-философская реконструкция анализируемых проблем с точки зрения современности;

 интерпретативный синтез различных подходов в философии языка;

 контекстно-герменевтическая идентификация и понимание многогранной, неоднозначной сущности языка;

 экстраполяция полученных результатов на анализ актуальных актуальных проблем философии искусственного интеллекта.

Научная новизна результатов исследования:

 анализируется гипотеза о том, что предикативный потенциал языка сосредоточен в глаголе;

 выдвигается и обосновывается гипотеза, согласно которой предикативная функция языка связана с фактическим разделением предложения;

 прогностический потенциал языка рассматривается на всех его уровнях, начиная от отдельных слов и заканчивая текстами;

 рассматривается прогностическая функция языка в гуманитарном познании.

Научная, теоретическая и практическая значимость результатов исследования определяется актуальностью прогностической функции языка как объекта исследования в философии науки, реконструкцией различных подходов к пониманию сущности языка в истории философии и науки, изучением прогностической реальности текста, его уровней и кодов; изучением актуальных проблем философии языка.

Полученные результаты исследования могут быть использованы при разработке и чтении вузовских курсов "философия", "история философии", "история и философия науки", "философия науки и техники", а также спецкурсов "язык как прогностическая реальность в контексте неклассической теории познания", "история подходов к пониманию сущности языка в философии и науке", "текст как прогностическая реальность".

Тестирование результатов исследований. Результаты исследования были представлены в абстрактной научных и научно-практических конференциях: региональной научно-практической конференции "Международная научная конференция студентов, аспирантов и молодых ученых" (Вологда, 2014), межрегиональной научной конференции "бытие - язык - история" (К 125-летию со дня рождения Мартина Хайдеггера) (Киров, 2014), региональной научно-практической конференции "ІХ ежегодная научная сессия аспирантов и молодых ученых "(Вологда, 2014).

Во время работы над диссертацией были опубликованы следующие статьи::

Уланкин С. А. прогностическая функция языка в контексте неклассической теории познания / материалы межрегиональной научной конференции IX ежегодной научной сессии аспирантов и молодых ученых: в 2-х томах / Московский государственный университет образования и науки Российской Федерации; Вологодский государственный университет. Вологда: Изд-во ВоГУ, 2015, Т. 2: гуманитарные науки. Педагогические Науки , С. 65-68.

Уланкин С. А. проблема языка в философии М. Хайдеггера / / бытие - язык - история (К 125-летию М. Хайдеггера): материалы межрегиональной научной конференции 20 ноября 2014 г. Киров: ВятГГУ, 2015.с. 47-52.

Структура и объем работ. Исследование состоит из введения, двух глав, заключения и библиографии.

Глава I. язык как объект исследования в философии гуманитарных наук

1. язык как прогностическая реальность в контексте неклассической теории познания

язык прогностическое познание гуманитарное

Философия науки на современном этапе развития становится особенно актуальной в связи с тем, что она наполняет свои фундаментальные понятия новым личностным, историческим, культурным, социальным и другим содержанием, в то время как "научная картина мира меняется, что требует от философов приведения своих абстракций в соответствие с ней". научная картина мира характеризуется совершенно новой динамикой в развитии научного знания, увеличением скорости появления новых данных, информатизацией человечества, смешением академической науки и корпоративной науки, доступностью науки как профессиональной деятельности. Это приводит к тому, что "уже ясные представления о том, что такое наука, научная истина, научное знание, научный метод, еще раз нуждаются в осмыслении, в осознании глубины преобразований в системе научного знания." Философия сталкивается с новым способом бытия науки, который чрезвычайно сложен, и поэтому прежние методы анализа, когда были рассечены эмпирический и теоретический уровни исследования, фундаментальное и прикладное знание, наука и техника, "оказались неуместными для условий функционирования и развития научно-технического комплекса."

Господствующее в современном научном сообществе мировоззрение, называемое холистическим, создает условия для создания новых моделей развития науки, ориентированных на пересечение научных направлений, междисциплинарность и вовлечение технологических и экспериментальных разработок. Наука становится все более взаимосвязанной, метод сотрудничества набирает популярность в научных исследованиях, и разграничение гуманитарных и естественных наук уже не так горячо обсуждается. В результате сегодня "как никогда необходим целостный, трансдисциплинарный взгляд на мир, причем на уровне сознания большинства граждан, иначе общество не будет иметь адекватного понимания глобальных проблем и путей их решения."

Современная философия науки формулирует новые онтологии реальности и ставит вопросы о новой научной рациональности. Философия становится отчасти прикладной дисциплиной, в рамках которой разрабатываются общие и частные научные инструменты, актуальные для нашего времени. Пытаясь сформировать адекватное восприятие динамично развивающегося мира, " эпистемология и философия науки стремятся привести сознание в соприкосновение с реальностью."

Еще одним фактором, определяющим актуальность философии науки в настоящее время, является возрастающая роль высоких технологий в жизни постиндустриального общества. Это происходит на фоне реформирования науки и создания новой научной картины мира, в которой исследовательский фокус "смещается на изучение сложных исторически развивающихся систем, включающих человека, что требует значительного и фундаментального обновления методологического аппарата исследований." Человек науки, ранее исключенный из объекта исследования, включается в сам объект, и в результате научное исследование замыкается со стороны на себя.

Можно сделать вывод, что философия науки особенно актуальна среди других отраслей философского знания. Поскольку, действительно, представления о мире в современной науке меняются настолько радикально, что "это затрагивает не только профессиональные круги, но и является основой нового мировоззрения, что означает не только формирование новой картины мира, но и формирование новых установок и ценностей, определяющих деятельность человека в природе и обществе."

Связи между наукой и обществом становятся все глубже, а следовательно, анализ научного знания "как элемента культуры, ясное представление о том, каковы законы его функционирования в недрах культурной среды"приобретает все большую практическую ценность. В современных условиях влияние науки на общество все еще трудно переоценить", но необходимость осмысления применения научных понятий возникла с особой остротой сегодня, после многих неудачных и необоснованных вмешательств науки в жизнь." В результате философия науки, пройдя долгий путь развития, эволюционировала от исследовательского направления, основанного на естественных науках, к дисциплине с определенной гуманитарной направленностью.

Среди областей философии наук в настоящее время выделяется философия гуманитарных наук, которая становится особенно актуальной в связи с тенденцией гуманизации и гуманитаризации научного знания, "когда аксиологические, социологические и культурные проблемы начинают проникать в сферу точного естествознания." Философия гуманитарных наук приобретает особое значение в результате того, что современная наука не просто расширила свой предметный мир, " включив в него сложные исторически развивающиеся и самоорганизующиеся системы (включая, прежде всего, системы, в которых человеческая деятельность играет фундаментальную роль), но и радикально "очеловечила" его, сделав человека системообразующим принципом научного познания." Это также связано с тем, что человек вновь становится "мерой всех вещей", наука сосредотачивается на изучении систем человеческого размера, а субъект-объектные отношения в производстве научного знания становятся все более сложными и замкнутыми.

На этом фоне сходятся различные области науки, и теперь "многие традиционно воспроизводимые различия между естественными и социально-гуманитарными науками сегодня нуждаются в корректировке, а иногда и радикальном пересмотре", что касается общих принципов и специфических характеристик методов. Гуманитарная составляющая проявляется и в традиционных естественных науках , таких как физика и химия.

Следует отметить, что философские проблемы традиционных гуманитарных наук до сих пор остаются малоизученными. Это связано с тем, что философия науки традиционно развивалась на основе естественнонаучного материала, и в результате " философия и методология социально-гуманитарных наук нуждается в более глубоком аналитическом развитии." Необходимо вновь проблематизировать многие традиционные постулаты философии науки, в связи с чем становится необходимым "исследование, связывающее методологические схемы построения знания в социально-гуманитарных науках с реконструкциями реального материала из истории этих наук".

Философия языка, как часть философии гуманитарных наук, является одним из ведущих направлений современной исследовательской мысли. Язык исторически был ядром, вокруг которого начала формироваться позитивистская, аналитическая философия. Таким образом, язык стал первым инструментом философии науки, а философия языка-одной из первых частнонаучных философских дисциплин.

Сегодня наиболее актуальной темой является "разработка лингвистических методов понимания науки во всех ее разнообразных функциях: анализ языка науки, его семантики, синтаксиса и прагматики, изучение научного сообщества как речевого сообщества". Такой интерес к языку в философии науки обусловлен тем, что одной из современных единиц анализа науки является дискурс, "широко используются такие лингвистические понятия, как историческое воображение, тропы - метонимия, метафора, ирония, клише, шаблоны, "общие топосы"." Языковые понятия, " ранее вытесненные из области метанаучного анализа как фигуры речи, теперь возвращаются в качестве инструментов анализа науки."

Прогнозирование является одной из наиболее актуальных проблем философии науки, поскольку " универсальные философские категории и обобщения, с помощью которых формулируются универсальные законы, позволяют философии участвовать в реализации таких научных функций, как предвидение и объяснение." В то же время философия не является простым инструментом предвосхищения конкретных фактов в силу того, что ее функция "заключается в оценке логической и гносеологической непротиворечивости научного инструментария и процедур предвидения, а также процедур обобщения, интеграции, синтеза знаний, открытия наиболее общих законов, связей, взаимодействий основных подсистем бытия."

Изучение прогнозирования в рамках философии науки имеет большое значение, так как "на данном этапе научно-технического развития все его последствия невозможно предвидеть заранее, несмотря на интенсивное развитие прогностических технологий", так как "фундаментальный вопрос самой способности мыслить о будущем слабо изучен". На современном этапе развития философии науки сложились благоприятные условия для изучения методов прогнозирования и его фундаментальной возможности в связи с тем, что "подготовлена солидная база для философского синтеза - разноплановая литература, посвященная детальному изучению отдельных аспектов прогностического опыта", при этом данный вопрос "актуален не только для теоретических знаний, но и востребован практическими потребностями диалога культур".

Актуальность проблемы прогнозирования обусловлена еще и тем, что на современном этапе развития философии науки "Существует много нерешенных проблем, не в последнюю очередь из-за слабого развития самой прогностической способности", остаются открытыми вопросы о том, как возможно мышление о будущем и каков статус высказываний о нем.

Стоит отметить, что в зарубежной философии науки одной из центральных проблем на данный момент является причинность. Наряду с этим одной из актуальных проблем философии языка является онтологическая возможность существования иных миров. Лингвистические высказывания изучаются с вопросом о том, что они могут означать вне данной объективной реальности. Проблемы причинности, в результате которых вопросы об истинности высказываний и их адекватности действительности приобретают новое значение, подготовили плодотворную почву для рассмотрения прогностической природы языка.

Актуальным становится изучение предикативной функции языка и его творческого потенциала. Энергетическая природа языка требует " всестороннего междисциплинарного изучения, выполнение которого возможно только при философском осмыслении самой этой природы." Прогностическая природа языка может позволить использовать новые научные методы в футурологии, а также в других науках, занимающихся прогнозированием, таких как экономика, история, политическая география и лингвистика.

Следует отметить, что для изучения предикативного характера необходимо ограничить языковой сегмент, так как невозможно изучать все тексты, а также живую речь в условиях постоянно воспроизводимого текста, в том числе и через Интернет. Существует мнение, что прогностическая функция языка особенно ярко выражена в построении и анализе художественного текста, " который создается как бы для того, чтобы показать и раскрыть потенции человеческого языка, его неисчерпаемую красоту и глубину."

В современной философии языка создается интегративный образ языка, разрабатывается особый подход к анализу его роли в процессах человеческой деятельности. На первый план выходят проблемы текстовой и языковой референции, и поэтому акцент в изучении языка смещается "от проблемы соответствия языка объективному содержанию знания к проблеме языка как "интерпретации мира", способа конструирования бытия как текста". На первый план выходит проблема сущности языка и рассмотрение языковых знаков как источника, через который " раскрывается глубинная сущность произведения, таинственные сферы авторского сознания, а также новые уровни реальности."

Таким образом, текст в контексте анализа прогностической природы языка, взаимодействующего с действительностью, предсказывающего и конструирующего бытие, становится важным объектом философского исследования и "становится гносеологической моделью действительности и воспринимается не просто как отражение окружающей действительности, а как взаимодействие с ней, как ее органическая часть, как "форма жизни"."

Таким образом, для изучения этой проблемы, прежде всего, необходимо выяснить отношения между языком и реальностью. Постановка такого вопроса подобна вопросу о том, "независим ли мир, который мы описываем языком, от нас и нашего языка, т. е. имеет ли он реальное существование, и если да, то как можно обосновать веру в его объективность." Иными словами, прежде чем приступить к изучению прогностического потенциала языка, следует определиться с пониманием реализма и отношением к нему.

Один из подходов к выявлению прогностической природы языка разрабатывается в неклассической теории познания в рамках методологии конструктивного реализма, признающего существование реального мира, познаваемого и в некоторой степени открытого для изменения на основе знания, которое может быть достигнуто, в том числе и с помощью языка. Само это взаимодействие оправдывается тем, что знаково-символическая природа языка не менее реальна, чем объективный мир.

Другой подход к языковой природе исторически сложился в рамках конструктивистской методологии. Например, в радикальном конструктивизме ставится под сомнение само существование внешней объективной реальности; вместо этого познающий субъект "получает лишь определенный толчок извне, который немедленно кодируется" его собственным субъективным способом, в том числе и с помощью языка. Иными словами, в рамках этой концепции концептуальные акценты смещаются на когнитивные операции описания, на нарративные операции, конструирующие мир, в котором мы живем, то есть "эпистемологический интерес смещается на процедуры когнитивного конструирования и выражения того, что мы знаем в языке, которые непосредственно влияют на нас." В результате то, что должно быть "отношением к внешнему миру", на самом деле является саморефлексией."

В современной философии также отмечается, что оппозиция конструктивизма и реализма заметна в подходе к исследованию будущего, поскольку при анализе современных прогностических практик " неизбежно возникает вопрос о соотношении между прогнозированием и проектированием, или, другими словами, между предвидением будущего и его созданием (конструированием)", что соответствует позициям наивного реализма и радикального конструктивизма соответственно. Конструктивный реализм претендует на более адекватное описание познавательных процессов, так как " деятельность по конструированию образов и представлений будущего, не отражающая никакого реального положения дел, а потому различие между предвидением и проектированием иллюзорно."

Принимая во внимание вышеизложенное, можно сказать, что на современном этапе развития философии науки особую актуальность приобретает понятие конструктивного реализма, которое может не только примирить наивный реализм с радикальным конструктивизмом, "но и снять ряд проблем, возникающих с радикально-конструктивистских и радикально-реалистических позиций." В рамках этой концепции язык понимается как система, позволяющая создавать субъективную реальность - нечто данное, переживаемое и осмысленное. В то же время создаваемая нами картина действительности в известной мере соответствует самой действительности, и "познающий субъект-это не замкнутая на себя система, [ ... ] а система, открытая миру."

Конструктивный реализм не предполагает синтеза конструктивизма и реализма, так как "конструктивный" означает "не заимствование каких-либо идей из эпистемологического конструктивизма, а лишь то, что наиболее серьезное внимание уделяется активной деятельности познающего существа, в том числе созданию различного рода конструкций", в том числе и языковых. Теория конструктивного реализма предполагает, что " результаты конструктивной материальной и идеальной деятельности человека начинают жить самостоятельной жизнью и приобретают вид реальности." В результате язык-это то, что конструктивный реализм рассматривает как творческую силу, которая не только создает нашу субъективную реальность, но и независимо взаимодействует с объективной реальностью.

Таким образом, рассмотрение проблемы языка как предикативной структуры позволяет сделать вывод о том, что она является одной из наиболее актуальных проблем современной философии наук. Прогностический потенциал языка следует изучать с позиций конструктивного реализма. Целесообразно изучать прогностическую силу языка на уровне текстов. Но прежде чем приступить к изучению этой проблемы, необходимо реконструировать взгляды и проследить историческое происхождение проблемы.

2. реконструкция различных подходов к пониманию сущности языка в истории философии и науки

Анализируя прогностический потенциал языка, Шульц и Любимова дают историческое представление о философской оценке сущности языка. По их мнению, проблема восходит к Гумбольдту, проходит этапы становления от индифферентного отношения к действительности, когда язык рассматривался "в себе и для себя" молодыми грамматистами Женевской школы, Пражским лингвистическим кружком и американскими дескриптивистами, через частичное признание прогностического потенциала Хайдеггером и Витгенштейном, заканчивая философией эпохи постмодерна в лице Барта, ЭКО и школы Лотмана.

Следует отметить, что в более раннем прошлом проблематика находит одно из первых толкований в философии Платона, который понимает мышление двояко: до введения души в тело, когда она созерцает умопостигаемое, и после введения. Мышление до внедрения мыслится Платоном как первичное, так как " умопостигаемое первично (идеи) и вторично (эйдосы в материи, неотделимые от материи), а мышление двояко: одно мыслит первично, другое-вторично." Первичное и вторичное мышление полностью соответствуют двум трактовкам природы языка: о языке как конструкторе реальности и о языке как зеркале реальности. В то же время Платон считал, что оба уровня мышления взаимосвязаны и взаимозависимы, поскольку"мышление не судит о первичном умопостигаемом - обобщенно и не подробно - без научного разума, а научный разум не судит о вторичном без мышления."

Другими словами, идеи конструктивного реализма о языке были уже видны в античности. Платоновское восприятие языка предвосхитило поиски, происходившие в рамках классической эпистемологии. Более того, Платон дает критику дуализму, кажущаяся амбивалентность его взглядов в действительности не подразумевала необходимости делать единственно правильный выбор в интерпретации языка. Напротив, универсальность выявленных им аспектов в языке является правильным подходом. Другие исследователи пришли к такому же выводу в течение следующих двух тысяч лет.

Но это произошло не сразу, поэтому в широких временных рамках существования классической теории познания доминировали два направления в понимании сущности языка - натуралистическое и конструктивистское, о сущности каждого из которых говорилось ранее. Чтобы понять всю синергию, которую принесло сочетание этих подходов, необходимо кратко рассмотреть их отдельно.

Конструктивизм во многом берет свое начало в философии Канта, в частности, в его предлагаемых взглядах на математику. Платоновская философия рассматривала математику как описательный язык, раскрывающий нечто объективно существующее. Кант занимает противоположную позицию и использует понятие построения для различения философии и математики, утверждая, что " философское знание есть знание разума через понятия, а математическое знание есть знание через построение понятий." По Канту, построить понятие-значит обеспечить ему соответствующую форму чувственности.

Отсюда и зарождается широкое понятие строительства как создания гештальтов, образов мира явлений. Творческая и конструктивная точка зрения на объекты и явления мира, показывает необъяснимость и бессмысленность трансцендентального реализма.

Методологический конструктивизм далее подвергает естественные и научные языки эпистемологической реконструкции, что на практике означает сведение реальных способов употребления языка "к элементарным ситуациям языковой нормализации с целью получения методически упорядоченного, свободного от пропусков и кружков процесса употребления норм."

С другой стороны, натуралистический подход к языку нашел и своих последователей, одним из которых был выдающийся философ своего времени Бэкон. Он использовал, по его собственным словам, "изысканно тонкую метафору" Платона и сделал так называемого пещерного идола одним из четырех идолов. Пещерные идолы "возникают из собственной духовной и физической природы каждого человека, а также являются результатом воспитания, образа жизни и даже всех несчастных случаев, которые могут произойти с человеком." В то же время язык является одним из ключевых элементов духовной природы. Примечательно, что именно ему Бэкон посвящает дальнейшие страницы "о достоинстве и умножении наук", отмечая, что у разных народов, в разных культурных и географических контекстах язык и его письменность могут принимать различные формы. В то же время Бэкон отмечает, что язык существует только как способ выражения мыслей, в то время как он по существу приравнивает невербализованный язык (например, язык жестов у глухонемых) к вербализованному. Язык, по Бэкону, - это "средство передачи мыслей от человека к человеку."

Декарт также придерживался аналогичного мнения, которое, например, следует из "рассуждения о методе", где философ пишет, что язык сам по себе не указывает на силу мысли, а мысли зависят только от человека и от того, как он обращается с языком и знает все правила риторики. Декарт также считает, что человеческое мышление вращается не вокруг понятий, а вокруг слов, поскольку " благодаря лингвистическому употреблению мы связываем все наши понятия со словами, которые их выражают, и фиксируем их в нашей памяти в этих словах." Декарт придерживался той же идеи в своих личных письмах: например, он писал Шану, что при изучении языка слова, которые "являются материальными вещами, ассоциируются с их значениями, которые являются мыслями, так что, когда позже те же слова слышатся снова, те же значения заменяются; напротив, когда мы воспринимаем те же значения, мы запоминаем те же слова."

Другие сторонники натуралистического подхода к пониманию языка включают Локка и Лейбница. Локк видит в языке, в членораздельных звуках признаки идей. Человек может "использовать эти звуки как знаки внутренних представлений и использовать их для обозначения идей в своем уме, чтобы они могли стать известными другим и чтобы люди могли сообщать свои мысли друг другу." Помимо внутренних идей, звуки, по Локку, могут также охватывать многие отдельные вещи внешнего мира и делать возможным их запоминание. Лейбниц, в общем, тоже близок к идеям Локка и довольно категорично заявляет: "цель языка и цель слов-кратко выразить наши мысли."

Таковы были идеи натуралистического и конструктивного подходов к языку, если рассматривать их в первом приближении. Говоря об идее влияния языка на будущее, следует понимать, что она непосредственно вытекает из идеи его связи с действительностью, и в этом смысле ее природа по меньшей мере двояка. Эта двойственная природа, с одной стороны, отражает окружающую действительность, а с другой - конструирует ее. Рассмотрев основных представителей классической теории познания и их подходы к природе языка, можно сделать вывод, что первоначальная Платоновская философия, предполагавшая синтез натуралистических и конструктивистских позиций, была разделена современными философами.

Возвращаясь к историческому плану развития взглядов на язык, разработанному Шульцем и Любимовой, следует отметить, что так или иначе не все эти школы рассматривали язык "сам по себе и для себя". Учитывая тот факт, что прогностическая Сила языка складывается из двух составляющих - прогнозирования вообще и воздействия на действительность, - следует внимательно рассмотреть ученых, принадлежащих к этим школам. Некоторые из них обсуждали только взаимодействие с реальностью, как, например, Соссюр, в то время как другие сосредоточились на предсказательном потенциале внутри себя, как, например, Бодуэн. Однако нельзя не заметить, что даже развитие этих идей в отдельности подготовило основу для философов второй половины ХХ века и нашего времени, которые сумели обозначить проблему в философии науки и приступить к ее изучению.

Так Гумбольдт стал одним из первых философов, благодаря которому науке удалось преодолеть полярный подход к пониманию сущности языка, присущий натурализму и конструктивизму. Лингвистические интересы Гумбольдта простирались от малайского языка до языков американских индейцев, а его философские интересы были сосредоточены на связи языка с мышлением и чувственным восприятием. Согласно Гумбольдту, язык-это деятельность, " самодеятельный принцип, который очевиден для нас, хотя и необъясним по своей сути." Он вводит такие понятия, как" языковое сознание народа"," языковая картина мира"," орудие человеческой деятельности", которые впоследствии стали основой новой фундаментальной языковой концепции.

С его точки зрения, язык не должен восприниматься так, "как если бы он просто обозначал предметы, воспринимаемые ими самими в дополнение к нему". опираясь только на это определение языка, утверждал он, мы вынуждены признать, что " вся работа по субъективному восприятию предметов воплощается в построении и применении языка."

Гумбольдт ясно указывал, что "определение языка как деятельности духа абсолютно правильно и адекватно", поэтому язык не только отражает действительность, но и конструирует ее. При таком подходе язык стал восприниматься как некий мост между внешним миром и внутренним, не простой инструмент для выражения мыслей, не продукт (Ergon), а активное действующее начало (Energeia), не Erzeugtes, а Erzeugung. Более того, следует игнорировать функции языка как означающего предметов и как средства общения и "с большим вниманием обращать внимание на его тесную связь с внутренней духовной деятельностью и на факт взаимного влияния этих двух явлений."

Гумбольдт также ставит проблему существования языка только в действии, что также перекликается с идеей творческой силы языка. По его словам, язык становится самим собой в тот момент, когда он соприкасается с душой слушателя. Или еще категоричнее: "в истинном и действительном смысле язык может быть понят только как совокупность актов речевой деятельности." Фактически, Гумбольдт утверждает, что язык состоит из речи, а не из слов и правил, поскольку они являются "просто мертвым продуктом научного анализа." И даже речь не есть простая передача этого материала, потому что " слушающий, так же как и говорящий, должен воссоздавать его своей внутренней силой." В результате язык понимается как частично устойчивый, частично текучий, и это создает особые отношения между языком и говорящими. Язык становится самостоятельной силой на протяжении тысячелетий, когда он "накапливает запас слов и вырабатывает систему правил", то есть зарождение творческого потенциала носит исключительно кумулятивный характер, но возможности проверить, каким был язык без него, в наше время уже нет, как не было и много тысяч лет назад.

Творческое начало языка направлено, во-первых, на саму природу человека, так как оно "необходимо для развития его духовных сил и формирования мировоззрения", в этом и состоит основное воздействие языка на человека, обусловленное "его мышлением и творческой силой в мышлении; эта деятельность имманентна и конструктивна для языка". Во-вторых, и более конкретно, язык создает каждую индивидуальную мысль человека, так как он "является органом, формирующим мысль." В этом Гумбольдт находит лингвистическую дихотомию, потому что, с одной стороны, он формирует мысль, с другой - выступает в качестве материала для мысли, которая начинается "со своего первичного элемента - артикулированного звука, который становится артикулированным, придавая ему форму." Иными словами, язык и мышление взаимно образуются и не могут существовать друг без друга, а язык-это и инструмент, и материал. В-третьих, язык конструирует культурный мир вокруг человека, являясь, по сути, его оригиналом, поскольку существует такая древность, в которой "вместо культуры мы видим не что иное, как язык, и вместо того, чтобы просто сопровождать духовное развитие, он полностью ее заменяет". в-четвертых, активная сила языка направлена на себя, он бесконечно совершенствуется: "чем более развит язык в формировании своей грамматической структуры, тем меньше естественно остается случаев, когда ему нужно было бы решать что-то заново." Но вместе с тем этот застой в языке, возникающий при его постоянном развитии, провоцирует его на создание чего-то нового, по выражению Гумбольдта, на "творческие импульсы", которые, например, можно считать метафорами или неологизмами, или шире-литературой. И это пятый аспект творческой силы языка: его постоянное обновление приводит к тому, что язык начинает генерировать нечто, способное вызывать "восторг и радость"." Так, например, "песни, молитвенные формулы, поговорки, сказки пробуждают желание выхватить слово из летящего потока диалога", эти слова, в свою очередь, становятся основой литературы.

Таким образом, хронологически прогрессивные идеи Гумбольдта появились уже на рубеже XVIII-XIX веков. Однако на самом деле сообщество ученых, так или иначе рассматривающих проблему взаимодействия языка и действительности, долгое время не обращалось к его идеям.

Тем не менее, исследование Бодуэна де Куртенэ о языке, хотя оно не фокусируется на прогностическом потенциале и не продолжает идеи Гумбольдта, ценно для этого исследования. Так, например, он был уверен, что язык не замкнут на себе и не является неприкосновенным идолом, а является орудием и деятельностью, и "человек не только имеет право, но и является его общественным долгом совершенствовать свои орудия в соответствии с целью их использования и даже заменять существующие орудия." Однако не каждый может влиять на язык, только "некоторые люди делают это сознательно, но все же его последствия сообщаются всему народу." Интересно, что там, где Гумбольдт видит выход для обновления языка, Бодуэн де Куртенэ предсказывает застой, поскольку язык, не сдерживаемый грамматикой, книгами и т. д., течет "бесхитростно и просто", а язык образованного человека сдерживается, например, стереотипами и клише, распространяемыми литературой.

Говоря о прогностическом потенциале языка, Бодуэн де Куртенэ отмечает способность языка предвидеть самого себя. Динамическая языковая система имеет не только связи и отношения элементов, находящихся в состоянии синхронной неподвижности, но и "пласты прошлого и зародыши будущего" - с одной стороны, "есть пережитки, унаследованные от прошлого и уже не соответствующие данной структуре языка в целом", а с другой - есть явления, предсказывающие будущее состояние данного языка. Такой характер изучаемого предмета, например, делает лингвистику отчасти наукой предсказания, поскольку, изучая историю языка, выявляя новые устремления и проводя аналогии с другими языками, "она может предсказать в целом внутреннее будущее данного языка." В то же время относительно будущего эти предсказания будут исключительно научными, а не пророческими, хотя и не столь точными, как в астрономии, но они смогут указать "на будущее явление, на будущий факт, не имея возможности точно определить отдельные моменты его появления." Кроме того, язык не должен быть ограничен, ему не должны быть даны четкие определения, как omnis definitio periculosa. Мы должны стремиться не к реальному определению, а к номинальному, которое указывает только на предмет, но не предопределяет a priori всех его свойств и особенностей языка. Иными словами, Бодуэн де Куртенэ терминологически оставляет язык открытым, предоставляя будущим исследователям возможность не опровергать его, а в духе постмодернистской научной традиции брать только те элементы, которые пригодны для исследования.

Язык как нечто пассивное трактовалась Женевской лингвистической школой - "речевая деятельность минус речь". Более того, это " форма, а не субстанция." Все терминологические ошибки и неточное понимание языка "коренятся в невольном предположении, что в языке есть какая-то субстанциальность", - говорит Соссюр. Он недвусмысленно утверждает, что языку нельзя приписать никакой самостоятельности, и о нем нельзя говорить как о" живущем "или" делающем","ибо язык не есть сущность, имеющая независимое существование, он существует только в говорящих."

Однако Соссюр предупреждает, что "мы не должны заходить слишком далеко в этом отношении", потому что, подчеркивая, что язык находится в говорящих, мы можем поддаться ложному впечатлению, что говорящие имеют некоторую власть над ним. Поскольку "язык можно сравнить с Симфонией, реальность которой не зависит от того, как она исполняется", то и говорящих можно сравнить с музыкантами. Если отдельные музыканты совершают ошибки, это не изменит симфонию, но, учитывая традиционную интерпретацию языка Женевской школы, музыканты могут невольно изменить язык, если вдруг все начнут интерпретировать отдельные элементы по-разному.

В лингвистической концепции Соссюра язык-это исключительно пассивный материал, противоположный речи. Язык и речь составляют речевую деятельность человека. Они тесно взаимосвязаны и предполагают друг друга, поскольку "язык необходим для того, чтобы речь была понятной и, следовательно, эффективной; речь, в свою очередь, необходима для того, чтобы язык развивался." Исторически факт речи всегда предшествует языку, говорит Соссюр. Однако в культурах, где язык уже развился, он становится первичным, так как существование речи уже невозможно без языка, который по сути является коллективным договором. Другими словами, невозможно говорить на своем языке, и необходимо использовать социальный инвариант. Однако язык без речи может существовать. Например, "человек, утративший способность говорить, сохраняет язык, потому что он понимает языковые знаки, которые он слышит." Еще одним моментом, подтверждающим примат языка в концепции речевой деятельности Соссюра, является то, что, по его мнению,"язык есть лишь определенная часть - истинная, важнейшая часть - речевой деятельности."

Так, язык основателя Женевской лингвистической школы, прежде всего, является "общественным продуктом, совокупностью необходимых конвенций, принятых коллективом." Во-вторых, оно неподвластно говорящему, оно "внешнее по отношению к индивиду, который сам по себе не может ни создать его, ни изменить", в-третьих, оно "представляет собой целое само по себе, являясь тем самым отправной точкой классификации", то есть первично по отношению к речи.

В Соссюровском подходе к языку можно выделить два уровня отношений между человеком и языком - индивидуальный и коллективный. Индивидуальный языковой вариант противопоставляется коллективному языковому инварианту. Другими словами, язык-это система, которая "фактически существует в мозгу каждого, или, точнее, во всей совокупности индивидов, потому что язык не существует полностью ни в одном из них, он существует полностью только в коллективе." Язык представляется собранием отпечатков, чем-то вроде словаря, " копии которого, совершенно идентичные, были бы в употреблении у многих людей." Он никогда не существует вне общества", потому что язык-это семиологическое явление." Таким образом, с одной стороны, она есть у всех, а с другой стороны, она общая и находится вне воли говорящего.

На индивидуальном уровне язык остается готовым продуктом, который пассивно регистрируется говорящим. Индивид "не в силах произвести ни малейшего изменения в знаке, который уже принят определенной языковой группой."

На коллективном уровне существуют два типа взаимоотношений - сознательные и бессознательные. Первое понимается как целенаправленная деятельность по изменению языка, которая, по Соссюру, невозможна, так как "сам языковой коллектив не имеет власти ни над каким словом; общество принимает язык таким, какой он есть"."

Язык-это уникальный механизм, который продолжает "функционировать, несмотря на наносимый ему ущерб", не меняется ни под целенаправленным влиянием множества, ни под каким-либо влиянием отдельных индивидов "не только потому, что он прикреплен к инертной массе коллектива, но и потому, что он существует во времени."

Однако Соссюр не отрицает, что язык может измениться в принципе. Речь идет о "действии времени в сочетании с действием социальных сил; вне категории времени языковая реальность неполна, и никакие выводы о ней невозможны." Более того, это влияние растягивается во времени так, что в каждый отдельный период язык кажется застывшим. Иными словами, языковой механизм настолько огромен и сложен, что признать существование новой версии того же языка можно только после накопления критической массы изменений. Состояние языка-это "более или менее продолжительный период времени, в течение которого количество происходящих изменений остается незначительным." С другой стороны, язык "не в состоянии противостоять факторам, постоянно изменяющим отношения между означаемым и означающим", то есть его отношения с миром. Поэтому Соссюр выбирает для этих изменений более точный термин - эволюция: "она неизбежна: нет языка, свободного от нее."

В рамках темы важно, что, во-первых, язык основателя Женевской школы считается исключительно пассивным, что ограничивает его понятие своего рода"коллективным словарем". Во-вторых, ни отдельный говорящий, ни языковая группа не могут произвести каких-либо заметных изменений в языке и не могут оценить эти изменения здесь и сейчас, поскольку процесс изменения больше похож на эволюцию и очевиден только при сравнении одного большого периода с другим. Однако "обычаи народа отражаются в его языке, и, с другой стороны, именно язык формирует нацию." Конечно, под нацией понимается особый образ мышления, который в рамках данной работы интересует нас больше всего. Как развивалась концепция взаимосвязи языка и мышления у других представителей Женевской лингвистической школы, можно проследить в работах Альбера Сеше и Шарля Балли.

Согласно Сеше, язык, прежде всего, появляется вместе с мышлением и позволяет зафиксировать мысль в ее проявлении. А во-вторых, это "не только средство, с помощью которого люди общаются друг с другом, но и средство выражения любой логической мысли." Исходя из этих предпосылок, он утверждает, что "совершенствование ума существ, наделенных языком, тесно взаимосвязано с совершенствованием языка", а, с другой стороны, язык-это "форма, которая влияет на мышление и придает ему его форму." То есть язык-это то, что выражает мышление и формирует его.

Отсутствие уточнений и различные оговорки, которыми пользуется Соссюр при определении отношений между языком и мышлением, говорят о том, что концепция сече была ближе к современному восприятию языка. Сеше также находит наглядными примеры взаимоотношений между народом и его языком. Например, язык "содержит информацию о психологических, а иногда и физиологических особенностях людей", то есть формируется в процессе взаимодействия говорящего с действительностью. Сечет также разделяет концепцию частных вариантов языка, образующих общий инвариант, поскольку язык "заключен в сумме частностей его применения". Однако он более смело говорит о смене языка. Итак, хотя разум и является пленником языка и может изменять его "только постепенно, в силу соответствующих обстоятельств", но нет никаких других причин "кроме тех, которые связаны с приспособлением к форме мышления" для изменения языка. С другой стороны, Сеше пишет, что все в языке "определяется средой, в которой оно возникло, и категорией, к которой оно принадлежит." Учитывая, что мышление, по его мнению, является единственным фактором, формирующим язык, во избежание противоречия можно понять, что действительность формирует мышление, а оно уже формирует язык.

Итак, в понятии Сеше сходятся следующие утверждения. Во-первых, язык формирует мышление. Во-вторых, мышление и реальность формируют язык. В-третьих, главной отличительной чертой его концепции, идущей вразрез с Соссюром, является то, что язык имеет активный характер. Согласно Сеше, это "по определению действие, или, скорее, последовательность действий."

Балли также отмечает эволюцию языка, хотя и самую медленную из всех существующих социальных институтов, и что эти изменения совершаются носителями языка. Отсюда следует, что язык "может в совершенстве отражать коллективное мышление, претерпевшее с течением времени глубокие изменения." Верно и то, что язык "способен навязывать нашему мышлению формы, которым мы будем подчиняться всю оставшуюся жизнь." Если мысль влияет на язык, то и язык формирует мысль в меру своих возможностей: "мы постоянно стремимся приспособить речь к нашим потребностям; но сама речь заставляет нас подчинять наше мышление общепринятым формам выражения." Другой пример двунаправленного влияния языка и мышления состоит в том, что изменения языка в течение определенных периодов времени являются результатом нового направления мышления, но в то же время языковая система, "получив определенное направление, может развиваться самостоятельно и опосредованно формировать коллективное мышление по-новому."

По словам Балли, скорость изменения языка, по крайней мере в одном возможном направлении, прямо пропорциональна количеству людей, использующих его. Итак, "чем больше людей говорят и пишут на том или ином языке, тем больше этот язык упрощается, освобождается от оков, ограничивающих повседневное и повседневное общение." Кроме того, Балли также показывает язык как активное начало, это можно понять через его ипостась. Балли, например, пишет, что "языки конкурируют друг с другом за обладание миром", они борются за жизнь, проникают - так Балли описывает языковые процессы, происходящие при столкновении цивилизаций.

В целом последователи Соссюра доработали концепцию Женевской школы языкознания до такой степени, что было разумно говорить о взаимодействии языка, мышления и действительности. Балли и Сеше находят язык гораздо более активным и живым, чем их учитель. В то же время им легче говорить о сознательном влиянии на язык, Балли, например, признает, что в будущем можно сознательно менять язык определенной группы людей. Носители активно меняют свой язык, и это приводит к тому, что "создается впечатление, что языки не являются исключительно "естественными" продуктами." Вероятно, это различие в понятиях близких ученых проистекает из терминологической строгости Соссюра. Там, где он четко очерчивает язык как разновидность лексики, которая при активном использовании превращается в речь, последователи, кажется, ставят "равный" знак между "речевой деятельностью" Соссюра и языком. Такой терминологический сдвиг позволяет Женевской школе вновь говорить о языке как активном принципе.

Оставляя Шульцу и Любимовой то, что они противопоставляют гипотезу Сапира - Уорфа, одно из главных достижений американского дескриптивизма, самому дескриптивизму, следует кратко рассмотреть идеи этого направления. Простое определение языка Блумфилда, основателя дескриптивизма , - это "единственный способ передать сообщения, которые невозможно вообразить." Однако, говоря об остроумии и поэзии, Блумфилд не может не отметить творческую природу языка. Именно новации таких людей могут получить широкое распространение в языке народа или даже народов, опровергая метафору о том, что "язык-это книга увядших метафор", так как,"напротив, поэзия лишь запечатлевает неувядающую красоту языка".

Сапир также считает, что язык-это "структура, которая по своей сути является формой мышления", или "творение человеческого духа, не более чем совершенная форма выражения для передачи всего опыта." Элементы языка различаются по сложности. например, если звуки-это необожженная глина, то значимые элементы-это кирпичи, а сам язык-это здание. Несмотря на эту монументальную метафору, по мнению Сапира, язык существует "лишь постольку, поскольку он употребляется, произносится, воспринимается, пишется и читается", а человеческое влияние на него обусловлено тем, что все изменения "должны прежде всего проявляться в виде индивидуальных отклонений от речевой нормы"."

Свойства языка, присущие ему, по мнению Сапира, связаны, во-первых, с глубокой связью с человеческой культурой, поскольку оба эти явления "непосредственно предопределены прежде всего фундаментальными факторами родового сознания и физической среды" и развиваются параллельно. Причем речь здесь идет не только о конкретных словах, отражающих социально значимые вещи и явления в определенной культуре, но и о грамматических категориях и процессах, которые "сами по себе также отражают соответствующие (культурно значимые) типы мышления и деятельности." Во-вторых, Сапир кратко отмечает, что такой симбиоз и взаимное питание языка и культуры "не может продолжаться бесконечно", вероятно, в силу причин глобализации, мультикультурализма и т. д. Такой "уклон" в языке не всем очевиден, но "изменения, которые должны произойти в языке в ближайшие столетия, в каком-то смысле уже предвосхищены в других неясных тенденциях настоящего." В конце концов, когда эти изменения будут окончательно реализованы, они будут выглядеть с точки зрения будущего только как завершение или продолжение процессов, начавшихся до настоящего времени. Это, по мнению Сапира, и есть прогностический потенциал языка-прогноз самого себя.

Однако в Уорфе мы находим тщательное изучение того факта, что предсказательная сила не содержится в языке, но иногда прорывается таким образом, что иногда может отнять у человека жизнь. Во-первых, мы должны признать, что человек живет не только в объективном мире вещей и не только в мире социальной деятельности, но и в мире языка, являющегося средством общения для общества. Хотя мы часто не осознаем первичности этого конкретного мира, на самом деле " реальный мир ""во многом бессознательно строится на основе языковых норм этой группы." Такой язык не только придает силу науке, философии, с одной стороны, и лозунгам, с другой, но и мимоходом влияет на различные виды деятельности, "в своих постоянно действующих общих законах и в своей повседневной оценке тех или иных явлений."

Возвращаясь к тому, как язык может убивать людей, а также влиять на будущее другими способами, необходимо кратко рассказать о наблюдениях Уорфа во время его работы в обществе страхования от пожаров. Уорф отметил, что многие пожары и взрывы были вызваны чисто лингвистическими причинами. Например, возле бензобака люди вели себя более осторожно, чем возле склада с названием "пустые бензобаки" - "недостаточно осторожны, курят и даже бросают окурки." В то же время пустые цистерны могут быть более опасны, так как содержат легковоспламеняющиеся пары бензина, но люди ориентируются на слово "пустые", предполагающее отсутствие какого-либо риска."

Другим примером было то, что на деревообрабатывающем заводе металлические дистилляторы были изолированы смесью из известняка. И эта смесь никак не была защищена от перегрева или пожара, в результате чего в один прекрасный день пламя достигло смеси, которая начала сильно гореть, так как пары уксусной кислоты из дистилляторов частично превратили ее в ацетат кальция, который при нагревании образует горючий ацетон. Люди допустили опасную ситуацию, потому что "само название известняк "известняк" ассоциировалось в их сознании с понятием камень "камень, который не горит"", - резюмирует Уорф.

Таких примеров бесконечное множество, но важно то, что они показывают, "как рассмотрение языковых формул, обозначающих ту или иную ситуацию, может быть ключом к объяснению тех или иных действий людей" и как анализировать эти формулы и соотносить их с миром, бессознательно построенным на основе языковых норм. Проще говоря, отрицая скрытую силу языка, конструирующего будущее, человек действительно подвергает себя опасности, не говоря уже о других, менее драматичных ситуациях, потому что считает, что " язык отражает реальность лучше, чем она есть на самом деле." Кроме того, приведенные примеры не ограничиваются отдельными словами и словосочетаниями, но более сильное влияние на поведение людей "могут оказывать различные типы грамматических категорий, таких как категория числа, рода, классификация по одушевленности, неодушевленности и т. д., а также времена, голоса и другие глагольные формы" и другие грамматические и другие категории языка.

Пражский лингвистический кружок, представленный его основателем Виллемом Матезием, рассматривал язык "как по существу сложное, неизмеримое и растущее собрание явлений, которые никто не может оценить по достоинству". С другой стороны, это было даже в руках участников круга, так как их союз был неясен, и вряд ли можно говорить об абсолютной комплиментарности их идей. В то время как Карцевский считает, что речь-это "способность выражать свои мысли и чувства, а язык-способ их выражения, способ использования дара речи" или, другими словами, "средство самовыражения и взаимопонимания", Трубецкой обращает внимание на язык как фактор формирования человеческой души и национальной культуры, отмечая, что существование разных языков в мире помогает сдерживать "стремления к международной, универсальной цивилизации", которые являются богопротивными и греховными, как это доказала Вавилонская башня.

Якобсон, у которого за годы работы в Пражском лингвистическом кружке был один из самых плодотворных творческих периодов, обращает внимание на то, что "язык-это средство не только межличностного, но и внутриличностного общения." Он "формирует, программирует и завершает наше высказывание" и в целом управляет нашим поведением и мыслями. Язык выражается в речи, которая не только связывает собеседников в пространстве, но и "фиксирует временные аспекты языковой коммуникации, связывая воедино прошлое, настоящее и будущее одного человека."

Выявленные Якобсоном свойства языка говорят о его глубокой связи с действительностью. Во-первых, будучи произведением человека, язык, как и другие явления и институты общественной жизни, характеризуется целенаправленностью. Во-вторых, язык как феномен уникален в своем многообразии, поскольку он существует одновременно во многих национальных вариантах, и " в безграничной изменчивости идиолектов и бесконечном разнообразии вербальных сообщений лингвисты видят созидательную силу языка." В-третьих, язык может работать в поэтических целях, и "суть этой функции состоит в том, чтобы вывести преобразования на первый план." Творческая сила языка проявляется через использование в речи лексических и грамматических вторичных значений, тропов и риторических фигур. Однако язык служит не только эстетическим целям, поэтому, в-четвертых, такая творческая сила, "разнообразие и широта метафорических переносов значений, а также возможность бесчисленных перифразов" определяют творческую силу языка не только в поэзии, но и в науке. Якобсон подчеркивает роль обыденного языка в рождении новых идей науки: немецкий гештальт способствует формированию нового направления в психологии, образные термины "поле" или " поток "накладывают значительный отпечаток на физику и т. д.Все это говорит о безусловном творческом потенциале языка, и"на повестке дня стоит рассмотрение временной, программирующей роли языка как моста, перекинутого из прошлого в будущее."

Итак, внимательно рассмотрев предложенные Шульцем и Любимовой подходы к языку, появившиеся в период между творческой деятельностью Гумбольдта и второй половиной ХХ века, можно сделать вывод, что не все рассматривали язык как нечто вне реальности. Напротив, некоторые мыслители выдвигали новаторские идеи языка как предикативного инструмента или просто как фактора, прямо или косвенно влияющего на будущее. Чтобы завершить историческую реконструкцию взглядов на язык в аспекте предсказания будущего в этот период, необходимо также обратиться к автору, в мыслях которого идеи Гумбольдта нашли непосредственное отражение, - к Хайдеггеру.

Основоположник немецкого Экзистенциализма представлял речь поэта как улавливание намеков богов, то есть "некий прием и в то же время новое возвращение, потому что поэт уже в "первом знаке" тоже видит свершившееся и смело вставляет это увиденное в свое слово, чтобы предсказать то, что еще не свершилось " (noch-nicht-Erfiillte)."

В книге "Бытие и время"Хайдеггер определяет язык как один из структурных аспектов Insein ("бытие-в"), Наряду с настроением и пониманием. Он понимает язык "не как инструментальную функцию передачи информации, а как внутренний момент самого бытия." Позднее Хайдеггер, двигаясь "от экзистенциально-онтологической философии к" экзистенциально-историческому мышлению", обратился к великой поэзии и ее языку.

Философия языка Хайдеггера использует результаты различных исследований, начиная от Аристотеля и кончая трактатом "о различии в строении человеческого языка и его влиянии на духовное развитие человеческого рода", который он признает поворотным пунктом в языкознании XIX века. Он адаптирует идеи Гумбольдта о языке как активном принципе, частично соглашается с восприятием языка как мировоззрения.

Считается, что философию языка Хайдеггера нельзя рассматривать абстрактно от его онтологии, поскольку"теория языка Хайдеггера основана на его теории бытия, которую он вывел из античного мировоззрения." Фактически Хайдеггер использовал тезис Протагора о человеке как мере всех вещей, анализируя основные типы отношений между человеком и миром. Человек, с его точки зрения, может занимать разные позиции по отношению к бытию - быть пассивным или активным субъектом. Он считал, что видеть бытие в состоянии Гелассенхайта (буквально "спокойствие, невозмутимость") означает видеть истинный смысл бытия. Он утверждает, что смысл бытия раскрывается в художественных текстах, особенно в поэтических. В этом отношении мышление понимается Хайдеггером как сродни поэзии, поскольку оно также раскрывает сущность бытия.

Другим способом отношения к бытию, по Хайдеггеру, является Гештель ("постав") - отношение активного субъекта, которое он называет "наступательным " подходом" к завоеванию мира и мировому господству". Гест-это иная полярность отношения к миру, в" поставе " человек использует существующие вещи, независимо от бытия. В экзистенциально-исторической перспективе Хайдеггер предлагает мыслить Гелассенхейта и Гестеля в единстве, поскольку " человек устанавливает меру того, что существует от себя и самим собой, определяя то, что имеет право считаться существующим." Поэтому человек познает мир постольку, поскольку этот мир открывается ему изначально. Это то, что Хайдеггер называет "нескрытием бытия", в котором человек раскрывает бытие, созерцая мир через язык.

С точки зрения Хайдеггера, бытие особенно ярко проявляется в языках индоевропейской семьи, в присущих им глагольных связках. Однако "всякое слово как слово есть слово бытия", что соответствует идее Платона о том, что слова выражают сущность вещей. В результате этого Хайдеггер приходит к своему знаменитому тезису о том, что "язык есть дом бытия", и человек, живя в жилище языка, имеет возможность войти в бытие через язык, поскольку мысль содержит то, что бытие выражает в своей "нескрытости". Поэтому мысль понимается Хайдеггером как активная сила, объединяющая мыслящее " Я " и бытие. Эта связь присуща самим текстам, стилю письма, авторским неологизмам, введению диалектизмов в научный обиход - таким образом, с помощью языка Хайдеггер пытался понять бытие.

Резюмируя вышеизложенные взгляды, необходимо перечислить свойства языка, которые были ему приписаны философской мыслью в середине XX века. Во - первых, можно с уверенностью сказать, что противостояние конструктивизма и натурализма в философии языка к этому времени уже прекратилось, большинство философов так или иначе признавали и влияние действительности на язык, и обратную зависимость, и прогностический потенциал языка, поэтому их взгляды полностью соответствовали конструктивному реализму. Во-вторых, прогностический потенциал языка был признан, по крайней мере, в том смысле, что будущие языковые изменения могут быть предсказаны в настоящий момент. Тем не менее ряд ученых, в том числе Уорф, Якобсон и Хайдеггер, рассматривали феномен прогнозирования и конструирования будущего в языке более уверенно, не ограничиваясь языковой реальностью. Приведенные ими аргументы не дают оснований сомневаться в том, что язык влияет на реальность и что необходимы дальнейшие исследования в этой области. В-третьих, воздействие языка на реальность возможно только непосредственно в момент общения. Проще говоря, чтобы язык влиял на что-то или становился причиной для предсказания чего-то, необходимо общение по крайней мере между двумя субъектами. Большинство исследователей склонны рассматривать текст как языковой продукт, и для этого есть причины. Текст может охватывать гораздо большее количество субъектов общения, чем речь, за счет того, что он может более эффективно преодолевать временные, языковые различия и расстояния, а также легко копироваться и распространяться.

Однако остается ряд нерешенных вопросов. Во-первых, где именно в языке сосредоточена его предсказательная сила? Существуют ли определенные части речи, грамматические явления или, шире, части текста, которые содержат этот потенциал? Во-вторых, какие тексты будут предсказывать или влиять на будущее и при каких обстоятельствах? В основном, когда речь заходит о прогнозировании, упоминаются художественные тексты вообще и поэзия в частности, но можно ли подобный подход использовать для научных текстов? В-третьих, как именно работает эта предсказательная сила? Как она формируется в тексте и как реализуется? В-четвертых, если мы знаем ответы на эти вопросы, можем ли мы использовать этот потенциал для наших собственных целей?

Итак, принимая во внимание достигнутые результаты и поставленные вопросы, следует приступить к анализу философии второй половины XX века и современности, поскольку именно в это время взаимодействие языка и действительности уже не ставилось под сомнение, более подробно изучается прогностический потенциал и делаются попытки ответить на эти вопросы.

ГЛАВА II. КОНСТРУКТИВНАЯ И ПРОГНОСТИЧЕСКАЯ ПРИРОДА ЯЗЫКА

§1. прогностическая Сила языка на уровне предложения и текста

Феномен языка в его функции предвосхищения действительности следует рассматривать на основе текста, поскольку он представляет собой оптимальную модель "для такого мысленного эксперимента: если развить образное определение у. ЭКО, язык (la Langue) - это шведская стенка, на ней практикуется речь (la Parole), реализуя свое мастерство через текст (le Texte)." ЭКО склонен использовать художественные тексты, чтобы показать свою предсказательную природу. По его мнению, читатель-это этап собственно генерации текста. Например, прогностический характер художественного текста проявляется в том, что читатель, по мнению Эко, читая произведение, всегда пытается угадать, что будет дальше, основываясь на уже известном тексте. Впрочем, это скорее признак того, что удачный текст всегда возбуждает любопытство читателя, но, в конце концов, он, таким образом, не предсказывает ничего, кроме своего собственного конца.

Пример взаимодействия текста и читателя можно найти в его книге " недостающая структура. Введение в семиологию", где Эко показывает, как процесс расшифровки сообщения со стороны читателя может радикально изменить смысл и привести к другому коммуникативному результату, чем предполагал автор. Оперативистская семиология дает модель смыслообразующего механизма, предполагающего, что в момент достижения адресатом сообщения оно готово "к работе определенного означающего аппарата, который еще не освещен выбранными для его выделения кодами". ЭКО цитирует фразу "I Vitelli dei romani sono belli", что по - латыни означает:" Иди, Вителлий, к воинственному голосу римского бога", а по-итальянски - "телята, которых разводили римляне, хороши собой".

Однако есть и более прямой способ воздействия на реальность. ЭКО предлагает модель предсказания или построения, которая работает довольно просто и сводится к тому, что если описать комбинацию определенных свойств с помощью моделей и метафор, то впоследствии они могут стать "плотью и кровью". Например, наблюдая за полетом птиц, Леонардо да Винчи мог создать в своем воображении сочетание свойств "тяжелее воздуха", "с хлопающими крыльями", "соответствующей определенной органической форме". Используя эту комбинацию, он мог бы "дать описание самолета и постулировать мир, в котором такое устройство действительно могло бы быть построено", что подтолкнуло бы воображение будущих конструкторов к изобретению таких устройств. Или реальный пример из художественной литературы: в романе" чудеса двухтысячного года " Эмилио Сальгари изображает металлических слонов, которые хоботами всасывают мусор на улицах. Поэтому Салгари предлагает прототип пылесоса, предлагающий сочетание свойств :" нечто трубчатое и всасывающее с неким "брюхом" или контейнером."

К этим чисто гипотетическим примерам ЭКО можно добавить вполне реальные случаи, когда выдумка вдохновляла изобретателей. Например, известно, что роман Жюля Верна "Двадцать тысяч лье под водой" способствовал разработке одной из ранних моделей подводной лодки. Другой роман верна послужил прототипом вертолета. Проще говоря, бывают случаи, когда книга изображает и называет то, что потом реализуется в реальности, и "заслуживают внимания те, кто утверждает, что литература иногда может выполнять пророческую функцию."

Следует иметь в виду, что описание и постулирование-это разные явления, хотя они не всегда четко различаются. Например, да Винчи, по крайней мере приблизительно, описал летательные аппараты. И Роджер Бэкон, который тоже утверждал возможность существования летательных аппаратов, только постулировал это, не предлагая никаких шагов для осуществления своей идеи. Конечно, для того, чтобы идея текста воплотилась в реальность, необходимо максимально облегчить ее реализацию, поэтому тексты с подробными описаниями процессов, изобретений и т.д. скорее сбудутся, чем необязательные постулаты.

Стоит также отметить, что некоторые тексты сами предполагают наличие предсказаний в силу литературной традиции: "естественно, что лирическая поэзия полна предсказаний, а научно-фантастический роман обращен к конструктам будущего." Однако вряд ли стоит предполагать, что авторский замысел в этих случаях направлен прежде всего на прогнозирование, а не на создание художественной ценности. Можно праздновать "смерть автора" в духе постмодернистской мысли, имея в виду, что воля Творца неважна, когда любой текст отражается в реальности, но перед нами стоит задача дать как можно более подробное и точное описание процессов взаимосвязи языка и будущего. В этом случае мы должны были бы признать, что никаких связей не прослеживается, а значит, изучаемый предмет не имеет смысла.

Возвращаясь к художественному тексту как предиктору, следует отметить еще одну его особенность. Литературные тексты "состоят из различных структурных уровней и аккумулируют в себе все проблемы, возникающие при изучении многих других типов текстов - диалогических, описательных, дискурсивных и т. д.", Что опять-таки затрудняет выяснение взаимосвязи языка и будущего.

Следует резюмировать, что реальные литературные тексты не совсем подходят в качестве материала для изучения этой проблемы, поскольку, во-первых, не все они предназначены для того, чтобы что-то предсказывать. Во - вторых, тексты полны лишней информации-вымышленных диалогов, сюжетных линий и т. д., которая не имеет ничего общего с реальностью. И в-третьих, в художественных текстах не часто можно встретить описания конкретных идей, процессов, изобретений, которые можно было бы воплотить в жизнь, чаще писатели ограничиваются постулированием, но не вдаются в подробности.

Шульц и Любимова находят выход, во-первых, в том, чтобы отказаться от использования реальных художественных текстов и перейти к чистому теоретизированию, используя идеальный текст, то есть, по сути, вымышленную модель. Во-вторых, они предлагают перейти от текстуального уровня к уровню отдельного предложения, ссылаясь на Барта, который утверждает, что " лингвистический анализ ограничен рамками изолированного предложения; предложение-это максимальная единица, с которой Лингвистика считает себя вправе иметь дело." В результате ученые резюмируют, что предполагаемые закономерности, "выявляемые на уровне предложения, обнаруживаются в художественном тексте в целом"."

После них следует обратить внимание на "нерушимые синтаксические рамки: подлежащее и сказуемое". Действительно, с лингвистической точки зрения эти две основы предложения кажутся наиболее естественной отправной точкой для выяснения того, где сосредоточены ведущие значения. Шульц и Любимова предлагают рассматривать их в последовательности, соответствующей прямому порядку слов в предложении в индоевропейских языках.

Предмет, по мнению Шульца и Любимовой, можно рассматривать как имя. Лосев видит в нем средоточие " всевозможных физиологических, психических, феноменологических, логических, диалектических и онтологических сфер бытия." Есть три ипостаси того, что Лосев говорил об имени: магия, мистика и энергия. Магия имени состоит в том, что "имя предмета есть целостный организм его жизни в другой жизни, когда последняя общается с жизнью этого предмета и стремится перевоплотиться в нем и стать им". мистика имени есть тайна, заключающаяся в том, что имя выступает как "орудие общения с предметами и арена интимной и сознательной встречи с их внутренней жизнью"." Энергия имени состоит в том, что имя содержит сущность - " сущность раскрывается в имени как энергема имени, как смысловая скульптура выражения." Обретая выражение в этих трех ипостасях, имя "становится живым существом, действующим, говорящим, проявляющим себя внешне", что Лосев называет "демиургическим моментом имени, ибо оно есть залог и основа всех возможных творческих актов мысли, воли и чувства сущности триады".

Вообще, хотя сам Лосев и отмечает, что такие термины, как "магия", не совсем удачны, его патетическое восприятие языка (слов) не вполне проясняет, где скрыт его прогностический потенциал. Слово Лосева - "единственная сила там, где, кажется, нет надежды на новую жизнь", или "могучая фигура мысли и жизни", которая "поднимает умы и сердца, исцеляя их от спячки и тьмы", "движет народными массами". etc.it ясно, что есть в нем что-то "гораздо большее, чем магия, гораздо сильнее, глубже и интереснее, чем какая-то суеверная и слабая "магия", как кажется уцелевшим позитивистским интеллектуалам". То, что пробуждает " творческую волю в рабе, светлое сознание в невежде, теплоту и глубину чувств в Варваре." Однако не совсем ясно, что именно это такое. Шульц и Любимова приходят к выводу, что демиургическая Энергия имени устремляется, по Лосеву, в прошлое, поэтому "имя во всей своей энергии не является идеальной формой как "Квантор будущего", как конструкт будущих смыслов."

Другим теоретиком, рассматривавшим имя в контексте прогностической функции языка, был Барт, который считал, что язык открыт для взаимодействия с реальностью и направляет творческую силу самой своей структурой, поскольку он является "заранее подготовленной платформой для действия, ограничивающей и одновременно открывающей диапазон возможностей." Предсказывать будущее-это примерно то же самое, что проводить дистрибутивный анализ текста: например, " покупка револьвера коррелирует с моментом, когда он будет выпущен."

Говоря об имени, Барт отмечает кумулятивный характер наслоения значений в языке. Например, в современной поэзии под каждым словом "есть какие-то геологические пласты экзистенциальности, полностью содержащие все нерасторжимое богатство имени." В отличие от этого, в классической поэзии каждое слово имеет лишь выборочное значение. Каждое такое слово "таит в себе все свои прошлые и будущие конкретизации", оно-сюрприз, "ящик Пандоры, из которого выскальзывают все потенциальные возможности языка". Современному тексту свойственна двунаправленность: "письмо стремится порвать с прошлым и в то же время стремится к наступлению будущего", оно одновременно воплощает в себе все смыслы, накопившиеся в нем исторически, и, с другой стороны, содержит в себе все, чтобы эту историю отвергнуть.

В общем, существует не так уж много аргументов в пользу того, чтобы считать имя центром предсказательной силы языка. Лосев считает имя заложником прошлого, чреватым магией, тогда как имя Барта более активно и стремится вырваться из прошлого в настоящее и, так сказать, готовит своими смыслами площадку для будущих возможностей, но само в этом будущем не участвует.

С другой стороны, остается сказуемое, которое Шульц и Любимова считают возможным приравнять к глаголу. Вероятно, именно тот факт, что глагол, как правило, обозначает какое-либо действие, определяет его философскую трактовку. Поэтому Гумбольдт считал, что существует разница между глаголом и другими словами в том смысле, что все остальные "подобны мертвому материалу [...] и только глагол является связующим звеном, которое содержит и распределяет жизнь." Далее Гумбольдт говорит, что глагол-это "нерв самого языка; присущая ему синтетическая сила позволяет проникать во все внутренние тенденции языкового образования", а не оставаться на поверхностном уровне.

Основатель прагматизма пирс отмечал три способа существования: как положительную качественную возможность, как действительный факт и как закон, который может управлять фактами в будущем. Согласно Пирсу, прошлое может влиять на будущее и знать его "в той мере, в какой оно может представить себе процесс, посредством которого будущее будет подвержено влиянию." Этот третий способ существования состоит в том, что человек не проводит " даже пяти минут своего бодрствующего существования, не делая какого-либо предсказания. И в большинстве случаев такие предсказания реализуются в каком-то событии."

В то же время Пирс заметил, что логики пытаются представить мышление исключительно с помощью существительных. Он даже начал искать язык, который был бы максимально похож на такую систему, и единственным таким языком оказался баскский, в котором всего несколько глаголов, а остальные слова понимаются как существительные. А если принять лингвистическую оппозицию имя - глагол, выведенную Любимовой и Шульцем, то получается, что язык отличается от понятия мышления в логике именно наличием глаголов.

Как справедливо отмечает Эко, Пирс считает имена овеществленными глаголами. Например, Пирс говорит о скале, что она твердая. Но на самом деле понятие "твердый камень" включает в себя все действия, которые можно проделать над этим объектом, чтобы проверить это свойство. Другим аргументом является хрестоматийное определение лития, которое представляет собой инструкцию о том, что делать с определенными химическими веществами, чтобы получить чувственный опыт, говорящий о значении слова "литий". Короче говоря, Пирс считает, что определить-это описать действия, которые нужно выполнить, чтобы получить чувственный опыт, соответствующий определенному слову.

Так Шульц и Любимова приходят к выводу, что предикативная Сила языка сосредоточена в предикате, сказуемом, глаголе, после чего они развивают свою гипотезу дальше. Однако нельзя здесь не остановиться и не отметить, что в предлагаемой классификации происходит грубая подмена понятий, поскольку сказуемое не является глаголом точно так же, как подлежащее не является именем, существительным. Проще говоря, глагол может выступать в качестве сказуемого в предложении, но он также может быть субъектом, дополнением и т. д. В свою очередь, существительное не обязательно выполняет функцию субъекта или подлежащего, но довольно часто оно является объектом или дополнением, а также может взять на себя функцию сказуемого или сказуемого. Например, в предложении "этот медведь-философ" слово "философ" является сказуемым, но не глаголом. А в предложении "понимать - значит ясно выражать" слово "понимать" является предметом, но не именем.

Классическая лингвистическая теория рассматривает сказуемое как центральную часть предложения, вокруг которой выстраиваются актанты. В число актантов, в частности, входит субъект, называемый "агентивным". Короче говоря, этот терминологический сдвиг в данном контексте представляется ошибочным, и поэтому необходимо заново начинать поиск того, где содержится прогностический потенциал языка.

Однако идеи Шульца и Любимовой верны в том смысле, что начинать поиск нужно с того, что может присутствовать как на уровне предложения, так и на уровне всего текста. И если сказуемое и подлежащее являются вполне конкретными функциями, существующими только в пределах предложения, то можно обратиться к понятиям темы и Ремы, которые успешно используются как в логике и философии, так и в лингвистике.

Эти лингвистические термины относятся к так называемому фактическому делению предложения, которое представляет собой "деление предложения в контексте на исходную часть сообщения-тему (данное) и то, что говорится о ней-Рему (новое)". Также некоторые выделяют третью часть - соединительный член, который, как правило, представляет временные или модальные показатели (глаголы "был", "будет", "должен" и т. д.). В то же время Рема является смысловым центром предложения, она может существовать без темы (так называемые тетические или коммуникативно неразделенные предложения), но не без Ремы. Как уже говорилось выше, подлежащее и Рема чаще всего совпадают с данным и новым соответственно, а данное-это та часть предложения, которая "передает информацию, активизирующуюся, по мнению говорящего, в сознании адресата в момент речи."

Прямой порядок последовательности тема-REM называется прогрессивным. Этот порядок обычно совпадает с прямым порядком слов в индоевропейской семье и во многих других языках, и обычно субъект-это тема, а сказуемое или его актанты, следующие за ним, - Рема. Кроме того, одна из концепций интерпретации топико-рематических отношений рассматривает фактическое членение предложения как соответствующее структуре логического суждения. Эта идея была развита в теории логико-грамматического членения предложения В. З. Панфиловым, в которой он говорил о " выражении различными синтаксическими средствами языка( а не только членами предложения) логического субъекта (темы) и сказуемого (Ремы)".

Поскольку в лингвистике и философии уже существуют термины топик и Рема, которые достаточно изучены и в целом понятны в контексте лингвистики, то их следует использовать при изучении предиктивной функции языка. Более того, с точки зрения логики тема-это субъект, а Рема-предикат, что удобно терминологически и в основном соотносится с классическим пониманием этих терминов лингвистикой, описанным выше. Наконец, поскольку тема содержит известную информацию, а Рема-новую, представляется вполне логичным сравнить ее с прошлым и будущим соответственно.

Однако до сих пор мы говорили о прогностическом потенциале языка на уровне предложений. В то же время необходимо обосновать, как эти термины могут применяться на уровне текста.

Прежде всего, стоит отметить, что не каждый текст можно полностью разделить на тему и рифму. Возвращаясь к литературным текстам, стоит отметить, что они почти полностью состоят из новой информации. Такой текст есть, так сказать, целиком Рема, или, пользуясь приведенной выше терминологией, весь онтологический текст. Исключение могут составлять, например, исторические романы или произведения, являющиеся продолжением других текстов.

На этом этапе стоит решить, что лучше всего рассматривать прогностическую силу языка по отношению к научным текстам, поскольку они обладают рядом свойств, о которых говорилось ранее. Во-первых, в отличие от художественного текста, любой научный текст стремится изменить что-то в реальности. Другими словами, основная цель научного текста-не дать эстетического удовлетворения, не возбудить чье-либо любопытство, а решить проблему. Поэтому любой научный текст всегда имеет тему и Рему. Он не может быть критическим, потому что если он не формулирует проблемы, не показывает, что уже было достигнуто для решения этой проблемы, не опирается на результаты предыдущих исследований, такой текст нельзя считать научным. Во-вторых, в научном тексте нет ничего лишнего в том смысле, что он не содержит обильного описательного языка, диалогов и всего того, что никак не связано с прогностической функцией. Научный текст имеет достаточно строгие правила и жесткую структуру, что как раз и позволяет говорить о научном тексте вообще. С этой точки зрения вряд ли можно говорить об идеальном художественном тексте, поскольку все они уникальны по структуре, языку и так далее. В-третьих, и, наконец, философия языка, будучи частью философии науки, должна в первую очередь обращаться к научным текстам и решать их проблемы.

Вот, например, как подобный подход может быть применен к науке о семантике. Исторически языковая деятельность связана с освоением мира языковыми средствами и "по крайней мере частично состоит из аналогов высказываний, разделенных на субъектную и предикатную части." В результате язык может быть представлен как текст, написанный историей, который содержит множество "метаязыковых суждений, предписаний и корректировок, отражающих бесчисленные акты познания, оценки и интерпретации реалий мира и языка." Однако для того, чтобы такой текст был исследован, он должен быть подвергнут процедуре сжатия, "при которой семантически тождественные или сходные элементы текста редуцируются к их обобщенному представителю, в результате чего количественная сторона текста может быть уменьшена на много порядков, при этом его основная структура сохраняется и предстает в более наглядной форме". обнаруживается также в совокупности "текста "исторического развития языковой семантики."

Резюмируя этот абзац, стоит подчеркнуть, что в русской философской мысли тема предикативной функции языка была введена в научное поле, и уже существует как минимум одна гипотеза о том, в какой части языка сосредоточен его предикативный потенциал. Шульц и Любимова решают, что этот потенциал сосредоточен в глаголе или, как они его называют, сказуемом или сказуемом. Однако с точки зрения лингвистики это терминологически неверно, поэтому тот факт, что глагол является "нервом языка", не может рассматриваться как доказательство предикативной силы сказуемого.

Другое решение заключается в фактическом разделении предложения. Тема и Рема терминологически соответствуют субъекту и предикату с точки зрения логики, а в большинстве случаев с точки зрения лингвистики: Рему часто можно приравнять к предикату и одному или нескольким актантам. Тема-это то, что уже известно в этом тексте, а Рема-это новая информация, для которой происходит общение. И если вопрос заключается в том, где в языке сосредоточен прогностический потенциал, то тема может быть наиболее логичным ответом, так как это та известная информация, из которой при определенных условиях мы можем вывести новую информацию, т. е. предсказать что-то на уровне предложения.

Однако тема и Рема вполне могут быть применены на другом уровне языка, на уровне текста. В связи с этим возникает вопрос о том, какие тексты следует рассматривать для выявления их прогностического потенциала. Как оказалось, литературные тексты не совсем подходят для этой задачи по ряду причин. Они не имеют главной цели предсказания или конструирования будущего, а это означает, что воздействие, которое они оказывают, в основном случайно и лежит на совести интерпретатора, а не автора.

Поэтому в рамках данного исследования предлагается сосредоточиться на научных текстах, поскольку они имеют особую структуру, которую можно свести к теме и Реме: изложение проблемы и историография прокладывают путь для новых научных выводов и интерпретаций. В частности, необходимо рассмотреть гуманитарные науки, поскольку сами гуманитарные науки также в основном изучают определенные тексты-будь то история, лингвистика, литературоведение, социология или любая другая гуманитарная наука. В этом смысле тексты гуманитарных наук представляются наиболее подходящими для языковых исследований.

§2. обоснование прогностического потенциала научного текста в гуманитарном познании

До сих пор в этом исследовании не было дано никакого определения реальности, но само это слово, как и "реальность", использовалось постоянно. Поэтому, прежде чем перейти непосредственно к анализу предсказания действительности научными текстами, представляется целесообразным определиться с терминологией. Более того, если в дальнейшем эта работа будет основана на работах Лотмана и его ученика Руднева, то логично было бы заимствовать определение реальности у одного из них.

Стоит начать с того, что реальность противопоставляется вымыслу или фантазии, и "для многих людей это понимание этой оппозиции будет самым фундаментальным." Простое понимание реальности дает покойный Мур, который сформулировал, что "он знает, что это его рука." Витгенштейн и Малькольм дают еще более упрощенное понимание, утверждая, что "слово знать здесь излишне, так как вообще бессмысленно сомневаться в руке." И несмотря на то, что человека можно обучить языку, который не определяет руку, "мы сосредоточимся на людях, которые понимают, что такое рука". выражаясь научными терминами, реальность следует рассматривать в первом приближении, подразумевая " ее материальность и независимость от сознания как ее фундаментальные основы."

Здесь, однако, необходимо сделать два критических замечания об этих двух свойствах реальности. Во - первых, до известной степени реальность все-таки зависит от сознания в том смысле, что если все люди на Земле исчезнут, то "не останется языка, но останутся предметы-не названные, потерявшие свое значение: природа, камни (вернее, то, что раньше так называлось)", но все же в этом случае бессмысленно говорить, осталось что-то или нет." В этом смысле можно предположить, что если " погаснет последнее человеческое сознание, то одновременно исчезнут и камни, и трава, и солнце, и звезды." Это, по мнению Руднева, не противоречит физике, которая доказала, что " реальность, если говорить о микрокосме, принципиально зависит от того, кто ее наблюдает."

Возвращаясь к художественной литературе, мы видим, что она точно так же зависит и от человеческого сознания: после смерти человека текст останется бессмысленным, потому что не будет языка и он не будет восприниматься. То есть текст и "дремучий лес" - это совершенно разные вещи, но в каком-то смысле и то, и другое можно и нельзя одновременно назвать существующими независимо от человеческого сознания."

Второе замечание относится к тому, что с материальностью происходит то же самое, что и в случае взаимосвязи с сознанием: "невозможно представить себе несформировавшуюся незнакомую материю (равно как и нематериализованный знак)." Материальность и ее восприятие описываются следующей формулой: "верить, что что-то существует, значит верить, что кто-то верит, что оно существует."

Реальность может быть представлена как знаковая система, содержащая другие знаковые системы разных порядков, в результате эта система становится настолько сложной, что "воспринимается ее средними носителями и пользователями как незнакомая." В то же время реальность не может быть незнакомой, поскольку "мы воспринимаем ее и используем исключительно с помощью знаков." И хотя человек привык делить реальность на вещи и знаки, "это деление имеет только прагматический смысл."

Отчасти такое понимание реальности облегчает изучение прогностического потенциала языка, поскольку если он сам является знаковой системой, то становится легче представить, как он влияет на другую знаковую систему, поскольку таким образом эти два явления сводятся к одному и тому же порядку. Как бы то ни было, определившись с понятием реальности, мы должны вернуться к изучению предсказательной силы языка, а именно научных текстов.

Текст как форма существования языка исторически рассматривался как замкнутая система, изолированная не только во времени, но и в пространстве. Такая интерпретация текста частично сохранилась до второй половины ХХ века, когда получили развитие идеи интертекстуальности и в анализе текста в целом стал преобладать постмодернистский дискурс. Принципы понимания текста усложнились, и он стал восприниматься "как своего рода стоп-кадр, искусственно "застопорившийся" момент между прошлым и будущим." Более того, для каждого текста прошедшее время проявляется в двух ипостасях: внутренне, то есть как непосредственное воспоминание о тексте, и внешне, как отношение к внетекстовой памяти. Если мысленно поместить себя в" настоящее время", описанное в тексте, то время можно представить следующим образом, предложенным Лотманом. Прошлое "сходится, как конус, который заканчивается в настоящем", а будущее представлено пучком возможностей, которые расходятся от точки настоящего. Лотман считал, что если будущее неизвестно, то человек склонен всему придавать значение: например, ружье Чехова, которое, "по собственному указанию писателя, появляется в начале пьесы и обязательно должно выстрелить в ее конце, не всегда стреляет." А если пушка и выстрелит, то неизвестно, куда она попадет и в чем будет реализован ее потенциал. Чеховское правило "имело смысл только в рамках определенного жанра, который тоже был установлен в застывших формах", но во всех остальных случаях именно это незнание придает моменту сюжетное значение.

Момент, когда все прошлое сходится в точку и только один шанс решает, какой путь из пучка возможностей выберет настоящее, Лотман называет взрывом. Хотя он прямо заявляет, что "выбор одного из них не определяется законами причинности или вероятности: в момент взрыва эти механизмы полностью отключаются", его концепция формирования будущего небезынтересна в контексте изучения прогностической функции языка.

Когда выбор сделан, случайность реализована, в этот момент происходит "отсечение тех путей, которым суждено остаться лишь потенциально возможными", после чего вновь вступают в силу законы причинно-следственных связей. В момент взрыва будущее определяет доминирующий элемент, которым "может быть любой элемент из системы или даже элемент из другой системы, случайно втянутый взрывом в переплетение возможностей будущего движения." Трудность в том, что, глядя из будущего, вся цепочка событий кажется предельно логичной и единственно правильной. В сознании наблюдателя непредсказуемость сменяется закономерностью, и с его точки зрения выбор становится "фиктивным"," объективно“ он определялся всем причинным движением предшествующих событий." При этом для наблюдателя, в зависимости от точки его наблюдения, трансформируется сама природа события: "глядя из прошлого в будущее, мы видим настоящее как совокупность ряда равно вероятных возможностей", из будущего прошлое "приобретает для нас статус факта, и мы склонны видеть в нем нечто единственно возможное".

Мы можем видеть пример того, как это происходит в исторических науках. Сначала исторический процесс описывают современники, затем историки, и "этот двойной слой описаний направлен на удаление случайности из событий." Особенно это выражено в тех областях истории, где события развиваются постепенно и взрывы происходят редко, в которых, " во-первых, действие развивается наиболее медленно и, во-вторых, личность играет меньшую роль." Ретроспективный взгляд на историю позволяет рассказать события будущего, как бы из прошлого, зная все результаты совершившегося процесса, хотя " эти результаты еще не завершены и представляются читателю в виде предсказаний." В результате эти "предсказания" сбываются, из-за чего кажется, что в сюжете нет ничего непредсказуемого. Таким образом, события всегда проявляются в двух состояниях: "с одной стороны, с памятью о взрыве только что пережитом, с другой - он приобретает черты неизбежного назначения."

Если свести теорию Лотмана к нескольким тезисам, то получается, что, во-первых, предсказать будущее невозможно, так как оно формируется доминирующим случайным элементом во время взрыва. Во-вторых, человек не осознает этого, потому что из будущего ему кажутся предопределенными прошлые события. В-третьих, у человека всегда есть потребность в прогнозировании, и "она становится особенно острой в кризисные времена." В-четвертых, сами тексты являются своеобразными моментами взрыва, которые, в то же время, имеют двойную предысторию: события, предшествовавшие его созданию, и события, предшествовавшие его чтению. В-пятых, как правило, предметом изучения гуманитарных наук являются тексты, и это оказывает серьезное влияние на познание гуманитарных наук.

Несмотря на первый тезис, в некоторых моментах Лотман, кажется, противоречит самому себе. Например, он отмечает, что долгосрочные исторические прогнозы оказались ненадежными, но причину он находит не в принципиальной невозможности предсказания, а в том, "что историческое развитие человечества, как особого рода структура, включает механизмы прекращения избыточности." Другими словами, можно было бы сделать обоснованный прогноз, но для этого пришлось бы обрабатывать больше данных, то есть включать в анализ каждого взрыва не только будущее, которое должно было быть, но и те пути развития, которые были отвергнуты случайно. Таким образом, исторический анализ может оперировать гораздо большим количеством сценариев для будущих прогнозов.

Исторический процесс следует рассматривать как эксперимент, но не для того, чтобы доказать то, что уже известно, а как особый вид эксперимента, который " ученый ставит себе для того, чтобы обнаружить закономерности, еще неизвестные ему самому." И в этом эксперименте следует иметь в виду, что "неопределенность будущего имеет, однако, свои, хотя и размытые, границы." Иными словами, любое событие может произойти только в рамках системы других событий, что делает его более или менее возможным или даже невозможным.

Наконец, мы должны вернуться к предсказательной природе текста, которую постулирует Лотман. Его прогностический потенциал обусловлен тем, что текст, "как зерно, содержащее программу будущего развития, не является фиксированной и неизменно равной реальностью." Текст не является неизменным, потому что он имеет два разных прошлого, поэтому в момент настоящего, в момент чтения и интерпретации его язык начинает жить, и каждый раз он дает новые возможности для формирования будущего. Текст влияет на будущее, постоянно накапливая новые интерпретации и смыслы, и " не-до-конца-определенность его структуры создает резерв для его динамики под влиянием контактов с новыми контекстами."

Возвращаясь к определению реальности, данному Рудневым, стоит подчеркнуть, что, таким образом, текст и реальность являются "чисто функциональными явлениями, различающимися не столько онтологически, с точки зрения бытия, сколько прагматически, то есть в зависимости от точки зрения воспринимающего их субъекта". "возможность и невозможность существования отдельно от сознания-вот что отличает текст от реальности. Если вы воспринимаете текст как нечто, что существует и работает даже тогда, когда его не читают, тогда текст превращается в реальность. Если представить себе, что реальность существует только в тот момент, когда человек наблюдает ее и описывает с помощью языка, то она будет соответствовать тексту.

Поскольку текст и реальность не так уж далеки друг от друга, стоит добавить еще одну характеристику, объединяющую эти два понятия. Такой характеристикой является время, но " семиотическое время, текстовое время и культурное время противоположным образом отличаются от времени физической реальности." Это означает, что время жизни текста в культуре потенциально бесконечно, в то время как "любой объект действительности живет в положительном энтропийном времени, то есть уничтожается с достоверностью, образуя равновероятную связь со средой." Любой текст работает в обратном направлении и" со временем, наоборот, стремится обрастать все большей информацией", то есть живет в отрицательной энтропии времени.

Это бессмертие текста возможно прежде всего потому, что оно не равно его материальной сущности. В определенный момент времени с некоторыми текстами возможно, что знак (копия текста) полностью совпадает со своим референтом (сам текст), то есть текст остается в единственном экземпляре. Однако таких текстов в культуре не так много, и большинство из них не относятся к современности. Однако и тогда текст не обязательно умирает, и в этом случае "он может быть восстановлен и актом культурной канонизации приравнять реконструированный текст к первоначальному." Такая же участь постигла, например, "курс общего языкознания" Соссюра, который широко цитировался во втором параграфе первой главы этой работы. На самом деле Соссюр никогда не писал такой книги, но она была реконструирована его учениками Балли и сече, также исследованными в этом абзаце. Однако это не помешало курсу общего языкознания стать одним из важнейших учебников для наук, связанных с языком, а Соссюру - одним из самых влиятельных лингвистов.

В отличие от текста, предмет действительности " в пространственном смысле центростремителен, то есть ограничен рамками своих очертаний." Текст центробежен, то есть стремится с помощью тиражирования охватить как можно больше пространства. Текст умирает только тогда, когда его больше не читают, то есть когда он перестает давать новую информацию культуре." В этом случае копии текста становятся объектами реальности, а сам текст исчезает.

Основной характеристикой физического времени является анизотропия, то есть необратимое движение в одном направлении. Для реальности это означает, что "ни одно мгновение в мире не повторяется полностью, мы не можем вновь появиться в прошлом и не можем заглянуть в будущее." Однако анизотропия имеет совсем другие последствия для текста.

Если, в действительности, энтропия со временем возрастает, то текст, являясь сигналом, передающим информацию, наоборот, исчерпывает энтропию в мире, по мере накопления им новой информации. Следовательно, "мы можем предположить, что сам текст движется во времени в противоположном направлении." То есть текст-это "обратная реальность", а реальность-это "обратный текст".

Следующие три постулата выведенные г. Райхенбахом могут быть применены к реальному времени:

. прошлое не возвращается . ;

прошлое не меняется, меняется будущее . ;

. вы не можете иметь достоверных знаний о будущем.

В текстуальное время эти постулаты становятся иными:

прошлое возвращается всякий раз, когда текст читается . ;

. прошлое текста постоянно меняется в той части, которая касается контекста его прочтения; будущее текста не меняется, так как "будущее" - момент максимальной энтропии-это момент создания текста;

. вы можете достоверно узнать будущее текста.

В результате тексты в определенной степени конструируют реальность, поскольку в момент создания они потенциально содержат все возможные интерпретации, комментарии и т. д. Вы можете быть уверены во всем этом, если у вас достаточно данных для прогнозирования, и в целом работа по прогнозированию будет похожа на ту же работу историка с письменными источниками.

На примере литературоведения можно рассмотреть влияние текстов на гуманитарное знание. Например, работы В. Н. Топорова " Преступление и наказание "и" господин прохарчин "рассматривали произведения Ф. М. Достоевского под влиянием Бахтина как отголоски древнейших архаических идей, в результате"исследователи русской литературы XIX века фактически отвергли миф реализма и стали рассматривать произведения XIX века с точки зрения культуры XX века." На самом деле они перестали рассматривать литературу с точки зрения "мифа реализма", хотя можно считать, что исследователи построили новый миф, "но в этом нет ничего удивительного, поскольку вся история науки, особенно гуманитарной, является в некотором смысле процессом мифотворчества", и при этом ей удается оставаться продуктивной. Так в стихотворении Н. А. Некрасова "Железная дорога" "увидели не только угнетение народа, но и чрезвычайно последовательную мифологическую идею строительной жертвы", и Обломов стал не просто ленивым барином, но воплощением "Ильи Муромца, сидевшего на печке 30 лет и три года." Дело в том, что, как заметил Лотман, каждый текст имеет два прошедших времени - события, предшествовавшие написанию текста, и события, предшествовавшие его прочтению. И это второе прошлое может обогатить текст таким образом, что "в известном смысле мы знаем о "Слове о полку Игореве" больше, чем современники этого памятника, поскольку он сохраняет все культурные пласты его прочтений, обрастая огромным количеством комментариев." В то же время каждая новая интерпретация была потенциально заложена в исходный текст, иначе она не была бы обнаружена в нем.

Учитывая все вышесказанное, следует вновь обратиться к предложенной тематической модели взаимосвязи текста и будущего. Любая усвоенная информация автоматически становится темой, а все возможные следствия из "пучка возможностей" - потенциальными ответами. Если посмотреть на проблему с этой точки зрения, то тексты, рассматриваемые гуманитарными науками, являются сущностью темы, и любое научное исследование, проводимое на их основе, является ответом.

Стоит отметить, что современное состояние науки таково, что исследования не могут быть "теоретическими", то есть они должны опираться на уже известные тексты. Это связано как с научной традицией, которая не позволяет заниматься наукой, не обратившись к историографии по той или иной проблеме, так и с тем, что в науке нет абсолютно новых направлений, то есть невозможно приступить к исследованию проблемы, по которой до сих пор не было исследований.

Памятуя об идеях Эко, можно заметить, что зачастую наука и философия может быть ближе к «Бэкону», чем к «да Винчи». Так, например, античные идеи атомистов не могли описать в деталях, как найти и исследовать атомы. То есть иногда идея может быть постулирована и спустя некоторое время воплотиться во всех смыслах физической реальности.

Тем не менее наука стремиться давать чёткое описание своих результатов, в итоге каждый научный текст являясь ремой до момента прочтения, после становится темой и вновь порождает все возможные интерпретации, которые складываются из истории до написания текста и исторического контекста во время прочтения. В этом смысле тексты, которые исследуют гуманитарные науки, могут порождать новые смыслы бесконечно, пока учёные не потеряют к ним интерес, опять же, в силу контекста.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В настоящей работе выделен язык как объект исследования философии науки. Язык становится своеобразной прогностической реальностью в контексте неклассической теории познания. Приведены доказательства актуальности проблемы прогнозирования и конструирования реальности с помощью языка с использованием современных отечественных трудов по философии науки, в том числе Поруса, Лекторского, Стёпина, Микешиной и других. Обоснована конструктивно-реалистическая парадигма изучения языка как наиболее актуальная в рамках настоящего исследования.

Настоящее исследование пристально изучает поставленную проблематику в истории философии и находит истоки проблемы у Платона. Доказано, что Гумбольдт стал первым философом, который поднял вопрос о прогностическом характере языка. Исследованы труды философов и лингвистов, работавших в классической теории познания, в том числе Бодуэна де Куртенэ, Соссюра и Женевской лингвистической школы, Якобсона и Пражского лингвистического кружка, Уорфа и американских дескриптивистов, Хайдеггера. Причём показано, что далеко не все из них рассматривают язык «в себе и для себя».

В данной работе также изучены подходы к решению вопроса о том, где сконцентрирован прогностический потенциал языка. Изучена гипотеза Шульца и Любимовой, которая постулирует, что глагол является «квантором» будущего, и доказана её ошибочность со ссылкой на понятия классической лингвистики. При этом обосновано, что тема-рематические связи могут быть перенесены с уровня предложения, на уровень текстов и на уровень взаимодействия текстов с реальностью.

Предложена другая гипотеза, которая предлагает рассматривать прогностическую функцию языка с использованием тема-рематических связей. Выдвинуто и обосновано предположение, что прогностический потенциал содержится в теме, в то время как рема выступает реализацией самого будущего.

Данная работа пользуется результатами исследования Лотмана, который изучал взрывной характер появления будущего. Несмотря на то, что Лотман заявлял о прицнипиально невозможности предсказаний, в его концепции найдены конфликтующие тезисы и использованы для синтеза модели взаимоотношения текста с реальностью.

Данная работа также пользуется результатами исследований Руднева, который описал реальность и текст как две знаковые системы, которые находятся в постоянном взаимодействии. Его концепция текста как реальности, существующей в отрицательном времени, применена в качестве основны для доказательства текста как конструктивно-прогностической реальности.

Изучен потенциал художественных текстов как предсказаний. В настоящем исследовании делается вывод о том, что прогностическую функцию языка следует изучать не на художественных текстах, а на научных, поскольку они более предсказуемы, имеют чёткую структуру, соответствующую теме и реме, и имеют своей целью изменить реальность. Предлагается исследовать прогностическую реальность на примере гуманитарного познания. Изучаются история и литературоведение, чтобы показать, как текст в таких науках выступает инструментом прогнозирования и конструирования реальности.

Результаты настоящего исследования могут быть использованы в вузовских курсах по «Философии», «Истории философии», «Истории и философии науки», «Философии науки и техники». На основе данного исследования также можно предложить ряд спецкурсов для студентов и магистрантов лингвистических и философских специальностей.

В то же время данное исследование оставляет открытыми некоторые вопросы, которые предлагается изучить в дальнейших работах. В частности, необходимо исследовать на конкретных гуманитарно-научных текстах то влияние на реальность, которое она оказывает. Возможно построение модели влиятельности научных текстов, чтобы рассмотреть на массиве определённых данных, как накапливаются интерпретации таких текстов, как они отражаются на реальности, как факты воздействия текста на реальность распределены во времени и от чего зависит их распределение. Также результаты данного исследования можно экстраполировать и на естественно-научные тексты, чтобы изучить, насколько прогностический потенциал таких текстов совпадает или разнится с гуманитарными.

БИБЛИОГРАФИЯ

1. Афанасопулос, П. Как язык, на котором вы говорите, меняет ваш взгляд на мир. [Электронный ресурс] / Panos Athanasopoulos // The Conversation: [сайт]. URL: https://theconversation.com/how-the-language-you-speak-changes-your-view-of-the-world-40721 (дата обращенияобращения: 29.04.2015).

. Кнууттила, т.научноепредставление,жизненностьи возможность конструктивного реализма // новые направления в философии науки [философия науки в европейской перспективе, т. 5]. С. 297-312.

. Томан, Дж. магия общего языка: современные исследования Якобсона, Матесия, Трубецкого и Пражского лингвистического круга. Cambridge: MIT Press, 1995.

4. Агацци, Э. Переосмысление философии науки сегодня // Вопросы философии. 2009. № 1.

. Антоновский, А. Ю. Конструктивизм радикальный / А.Ю. Антоновский // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М: «Канон+» РООИ «Реабилитация». 2009. С. 377-378.

. Барт, Р. Нулевая степень письма // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. 50-87.

. Барт, Р. Введение в структурный анализ повествовательных текстов // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму / Пер. с франц., сост., вступ. ст. Г. К. Косикова. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. С. I96-238.

. Блумфилд, Л. Язык. М.: Прогресс, 1968. 606 c.

. Борисов, Е. Хайдеггер Мартин / Евгений Борисов // Современная западная философия. Энциклопедический словарь / под ред. О. Хеффе, В. С. Малахова, В. П. Филатова при участии Т. А. Дмитриева. Ин-т философии. М.: Культурная революция. 2009. С. 349-351.

. Бэкон, Ф. О достоинстве и приумножении наук / Ф. Бэкон // Сочинения в двух томах. 2-е испр. и доп. изд. Т. 1. Сост., общ. ред. и вступит, статья А. Л. Субботина. М.: Мысль. 1977. С. 81-524.

. Витгенштейн, Л. В. Философские работы. Часть I. / Л. В. Витгенштейн. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М. С. Козловой. Перевод М. С. Козловой и Ю. А. Асеева. М.: Издательство «Гнозиc». 1994. 612 с.

. Герасимова, И. А. Искусство мыслить будущее // Эпистемология & философия науки. 2010. Т. XXIII. №1. С. 98-110.

. Глисон, Г. Введение в дескриптивную лингвистику. М.: Издательство иностранной литературы. 1959. 388с.

. Гончарова, Н. А. Критический реализм и современная философия науки // Известия ТПУ. 2009. №6. С. 89-92.

. Гуманитарная наука как предмет философско-методологического анализа (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. №6. 2007. С. 57-82.

. Гумбольдт, В. фон. Избранные труды по языкознанию / В. фон Гумбольдт. Пер. с нем. / Общ. ред. Г. В. Рамишвили; Послесл. А.В. Гулыги и В.А. Звегинцева. М.: ОАО ИГ «Прогресс». 2000. 400 с.

. Декарт, Р. Из переписки 1643-1649 гг. (пер. с лат. и франц. Я. А. Ляткера и C. Я. Шейнман-Топштейн) / Р. Декарт // Сочинения в 2 т.: Пер. с лат. и франц. Т. II / Сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М.: Мысль, 1994. С. 489-588.

. Декарт, Р. Первоначала философии / Р. Декарт // Сочинения в 2 т.: Пер. с лат. и франц. Т. І / Сост., ред., вступ. ст. В. В. Соколова. М.: Мысль, 1989. С. 297-422.

. Жукова, Е. А. Проблематика философии науки и техники в диссертационных работах последних лет // Вестник ТГПУ, 2008. №1. С.143-145.

. Кант, И. Критика чистого разума / И. Кант. Пер. с нем. Н. Лосского сверен и отредактирован Ц. Г. Арзаканяном и М. И. Иткиным; Примеч. Ц. Г. Арзаканяна.М.: Мысль, 1994. 591 с.

. Касавин, И. Т. Конструктивизм / И.Т. Касавин // Энциклопедия эпистемологии и философии науки. М: «Канон+» РООИ «Реабилитация», 2009. С. 373-377.

. Лекторский, В. А. Кант, радикальный конструктивизм и конструктивный реализм в эпистемологии / В. А. Лекторский // Вопросы философии. 2005. № 8. С. 11-22.

. Лекторский, В. А. Конструктивизм vs реализм // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 19-26.

. Лекторский, В. А. Ответ на дискуссию // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 47-53.

. Лейбниц, Г. В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии / Г. В. Лейбниц // Сочинения в 4-х т. Т. 2 / Ред., авт. вступ. статьи и примеч. И. С. Нарский. М.: Мысль, 1983. С. 47-545.

. Лобанова, Н. И. Язык и бытие в философии М. Хайдеггера [Электронный ресурс] / Н.И. Лобанова // Кубанское отделение Российского философского общества: [сайт]. URL: http://philosophy.pbkroo.ru/node/74 (дата обращения: 10.11.2014).

. Локк, Дж. Опыт о человеческом разумении // Сочинения в 3-х т.: Т. І / Ред.: И. С. Нарский, А. Л. Субботин; Ред. I т., авт. вступит, статьи и примеч. И. С. Нарский; Пер. с англ. А. Н. Савина. М.: Мысль, 1985. С. 78-583.

. Лосев, А. Ф. Философия имени. [Электронный ресурс] // Электронная Библиотека Гумер: [сайт]. URL: http://www.gumer.info/bogoslov_Buks/Philos/fil_im/intro.php (дата обращения: 10.04.2015).

. Лосев, А. Ф. Бытие - имя - космос / Сост. и ред. А. А. Taxо-Годи. М.: Мысль. 1993. 958 с.

. Лотман, Ю. М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, 1992. 272 с.

. Лотман, Ю. М. Статьи по семиотике культуры и искусства (Серия «Мир искусств») / Сост. Р. Г. Григорьева, Пред. С. М. Даниэля СПб.: Академический проект, 2002. 544 с.

. Огурцов, А. П. Наука и философия науки в современном обществе // Высшее образование в России. 2008. №5. С.150-163.

. Панова, О. Б. Творческий дух языка. Сообщение 1. Звон тишины // Вестн. Том. гос. ун-та. 2013. №370. С.71-78.

. Пирожкова, С. В. Оппозиция конструктивизма и реализма в отношении познания будущего // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 37-42.

. Платон. Государство (пер. А.Н. Егунова) / Платон // Собрание сочинений в 4-х томах, Т. 3. М.: Мысль, 1994. С. 79-420.

. Платон. Диалоги / Платон. Пер. с др.-греч. М.: Мысль, 1986. 607 с.

. Порус, В. Н. Философия науки: изменение контуров // Язык, знание, социум: Проблемы социальной эпистемологии [Текст] / Рос. акад. наук, Ин-т философии; Отв. ред. И. Т. Касавин. М.: ИФРАН, 2007. С. 14-32.

. Порус, В. Н. Философия науки: современные интерпретации // Высшее образование в России. 2006. №5. С.128-143.

. Пружинин, Б. И., Щедрина, Т. Г. Конструктивный реализм, или Как возможна культурнооисторическая реальность // Epistemology & Philosophy of Science / Эпистемология и философия науки. 2015. Т. XLIII. №1. С. 27-31.

. Сепир, Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии: Пер. с англ. / Общ. ред. и вступ. ст. А Л. Кибрика. М.: Издательская группа «Прогресс», «Универс», 1993. 656 с.

. Современные философские проблемы естественных, технических и социально-гуманитарных наук / под общ. ред. д-ра филос. наук, проф. В. В. Миронова. М. : Гардарики, 2006. 639 с.

. Степин, В. С. У истоков современной философии науки. // Вопросы философии. 2004. №1.

. Суханов, К. Н. Проблема научности философии // Вестник ЧелГУ. 2013. №38 (329). С.94-97.

. Уорф, Б. Л. Отношение норм поведения и мышления к языку. [Электронный ресурс] // Русский филологический портал: [сайт]. URL: http://www.philology.ru/linguistics1/whorf-60.htm (дата обращения: 15.05.2017).

. Философия науки: проблемы и перспективы (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. 2006. № 10.

. Хайдеггер, М. Время и бытие: Статьи и выступления / М. Хайдеггер. Пер. с нем. М.: Республика. 1993. 447 с.

. Хайдеггер, М. Гельдерлин и сущность поэзии / М. Хайдеггер // Логос. Философско-литературный журнал. Вып. 1. М.: Издательство Института Гайдара. 1991. С. 37-47.

. Черкунова, Е. В. Философия языка и художественный текст: проблемы взаимодействия (на основе творчества В.В. Набокова) // Вестник ЧГУ. 2009. №3. С.196-201.

. Черникова, И.В. Постнеклассическая наука и философия процесса. Томск: Изд-во НТЛ, 2007. 252 с.

. Черникова, И.В. Эволюция субъекта научного познания. // Вопросы философии. 2014. № 8. С. 65-75.

. Шадрина, Е. Н. Философия науки: понятие и перспективы развития // Изв. Сарат. Ун-та. Новая Серия. Философия. Психология. Педагогика. 2009. №3. С. 53-58.

. Шульц, В.Л., Любимова, Т.М. Слова как «кванторы будущего» // Вопросы философии. 2013. №8. С. 74-84.

. Эко, У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию / Перев. с итал. В. Г. Резник и А. Г. Погоняйло. СПб.: Симпозиум. 2006. 544 с.

. Эко, У. Роль читателя. Исследования по семиотике текста. СПб.: Симпозиум. 2007. 502 c.

. Эко, У. Шесть прогулок в литературных лесах. М.: Симпозиум. 2002. 288 с.

. Языки как образ мира. М.: ООО «Издательство АСТ»; СПБ.: Terra Fantastica, 2003. 568 с.

. Карцевский, С. И. Из лингвистического наследия / Сост., вступ. ст. и коммент. И. И. Фужерон. М.: Языки русской культуры, 2000. 344 с.

. Трубецкой, Н.С. История. Культура. Язык. / Сост. В. М. Живова; Общ. ред. В. М. Живова; Вступ. ст. Н. И. Толстого, Л. Н. Гумилева. М.: Издательская группа «Прогресс», 1995. 800 с.

. Якобсон, Р. О. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985. 460 c.