Вербализация процессов сознания в русском языке (на материале художественной литературы)

Содержание

Введение 2

1 Сознание человека как объект лингвистических исследований (аспекты изучения сознания в современной лингвистике) 5

2 Вербализация динамики сознания 9

2.1 Конструкции с компонентом «сознание» в роли грамматического субъекта 12

2.2 Атрибутивные конструкции с компонентом «сознание» 18

2.3 Конструкции с компонентом «сознание» в локативном значении 21

2.4 Конструкции с компонентом «сознание» в составе синтаксически неделимых словосочетаний с главным словом – именем существительным 25

2.5 Конструкции с компонентом «сознание» в составе синтаксически неделимых словосочетаний с главным словом – глаголом 27

3 Сновидческий текст как фиксация работы сознания в онейрическом состоянии 35

3.1 Общая характеристика сновидческих дескрипций 39

3.2. Однословные обозначения объектов сновидений 42

3.3. Дескрипции сна со структурой непредикативных сочетаний 48

3.4. Сочетания с полупредикативным значением 53

3.5. Предикативные конструкции 55

Заключение 62

Введение

Сознание – многоплановый и многофункциональный феномен, который является инструментом познания и жизнедеятельности и вместе с тем сам требует детального изучения. Предметом исследования в данной работе являются способы обозначения процессов сознания в языке. Исследование вербализации процессов, отражающих динамичность, подвижность и изменчивость человеческого сознания, осуществляется на материале художественных текстов, позволяющих выявить как общеязыковые обозначения проявлений динамики сознания и его функций, так и те обозначения, которые обусловлены художественным видением мира. Произведения подобраны в соответствии с принципом мимесиса и находятся во временных рамках второй половины XIX – начала XX веков.

Природу сознания изучают преимущественно с позиций философии, психологии, социологии, нейробиологии. Рассмотрением сознания в его связи с языком и речью преимущественно занимаются исследователи в русле когнитивной лингвистики и лингвистики изменённых состояний сознания.

О роли языка в формировании сознания говорит в своих работах «Языковое сознание и принципы его исследования» [1], «Понятие языкового сознания и структура рече-мысле-языковой системы» [2] Т. Н. Ушакова, специалист в области психологии речи и психолингвистики. Она указывает на факт использования людьми языка и его речевого проявления для отражения состояния сознания, выражения смысла, проявления психологического содержания внутреннего мира человека [1]. Т. Н. Ушакова вслед за Е. Ф. Тарасовым понимает «языковое сознание» как сознание, «овнешнённое», то есть выраженное внешними языковыми средствами [3].

Взаимосвязь языка, сознания и языкового сознания рассматривали Е. А. Подгорная, К. А. Демиденко, А. П. Стеценко («Язык и сознание в психолингвистической парадигме» [4], «О специфике психологического и лингвистического подходов к проблеме языкового сознания» [5]).

Этноязыковой спецификой сознания занимались Н. В. Уфимцева, Е. Ф. Тарасов, А. А. Залевская и другие («Этнический характер, образ себя и языковое сознание русских» [6], сборник научных трудов «Этнокультурная специфика языкового сознания» [7]).

Д. Л. Спивак в конце XX столетия впервые связал лингвистику с физиологией и психологией и тем самым основал новое научное направление – лингвистику изменённых состояний сознания («Искусственно вызываемые состояния измененного сознания (на материале инсулинотерапии) и их лингвистические корреляты» [8]).

Методологической базой изучения феномена сознания с позиций лингвистики стали работы Т. Н. Ушаковой в области психолингвистики, а также исследования лингвистов Н. Д. Арутюновой, Л. В. Калашниковой, посвящённые языковым метафорам, так как процессы мышления человека в значительной степени метафоричны.

Лингво-семиотические закономерности отображения сферы сновидений в художественных произведениях русской литературы являют собой широкую область исследования, так как феномен сновидения в данном аспекте практически не представлен в научных работах. Сновидение преимущественно является объектом исследования в литературоведческой области, где работы посвящены поэтике сна и лишь отчасти затрагивают особенности лингвистического построения описаний сновидений.

Природа и структура текста сновидения рассматривается в работе «Поэтика сновидений: на материале прозы 1920-ых годов» О. Ю. Славиной [9]. Вслед за Ю. М. Лотманом исследователь О. Ю. Славина определяет сон как текст в тексте и анализирует сновидческий текст с учётом особенностей поэтики прозаических текстов.

На особое место сферы сновидений в литературном тексте указывает Н. А. Нагорная в работе «Онейросфера в русской прозе XX века: модернизм, постмодернизм» [10]. Одно из основных положений в её работе заключается в том, что «литературные сновидения в модернистской и постмодернистской прозе XX в. полифункциональны, они выполняют роль универсального медиатора между искусством и действительностью. Сновидения имеют философско-эстетическую, художественно-психологическую, сюжетно-композиционную, креативную, информативную, коммуникативную, мнемоническую, ретроспективную, прогностическую, сенситивную функции» [10].

Методологической базой исследования онейросферы служат работы в области психологии Зигмунда Фрейда, Карла Густава Юнга и Эриха Фромма. Психоаналитическая школа систематизирует, анализирует и обобщает огромный материал по изучению сновидений, отмечая также и некоторые языковые особенности передачи сновидений в речи человека.

Закономерностями передачи коммуникативной и мыслительной деятельности, в том числе и области сновидений, рассматриваются Е. А. Поповой в её работе, посвящённой лингвистике нарратива «Коммуникативные аспекты литературного нарратива» [11]. Е. А. Попова выделяет литературный нарратив в особый тип и исследует особенности литературной коммуникации.

Цель дипломной работы заключается в выявлении закономерностей вербализации процессов сознания, связанных со способностью человека к восприятию и отражению мира.

Для реализации поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

1 Сознание человека как объект лингвистических исследований (аспекты изучения сознания в современной лингвистике)

Сознание на протяжении столетий является одним из центральных объектов изучения различных областей научного знания. Феномен сознания изначально представлял интерес для философов, стал благодатной почвой для возникновения целой «науки о душе» – психологии, занял важное место среди научных интересов биологов. Новые перспективы в изучении сознания открылись во второй половине XX века с появлением таких научных дисциплин как нейрофизиология, психолингвистика, когнитивная психология и др.

В философии сознание понимается как состояние психической жизни человека, выражающееся в субъективном переживании событий внешнего мира и жизни самого индивида, а также в отчёте об этих событиях [12]. При социологическом подходе сознание рассматривается как духовная жизнь общества в совокупности всех её форм. [13]. В психологии сознание трактуется как отражение предметной действительности в её отделённости от наличных отношений к ней субъекта, т.е. отражение, выделяющее её объективные устойчивые свойства [14, С. 213 – 214]. Согласно С. Л. Рубинштейну, сознание – это психическая деятельность, состоящая в рефлексии мира и самого себя. «Единицей» сознательного действия является целостный акт отражения объекта субъектом, включающий единство двух противоположных компонентов: знания и отношения» [15, С. 289]. По А. Н. Леонтьеву, «сознание в своей непосредственности есть открывающаяся субъекту картина мира, в которую включён он сам, его действия и состояния» [16, С. 59]. А. Р. Лурия акцентирует особенность сознания, которая заключается в способности отражать не только непосредственно данную в ощущениях реальность, но и отвлечённый опыт. «Эта черта, способность выходить за пределы наглядного, и есть фундаментальная особенность сознания» [17, С. 7]. В настоящий момент в русскоязычной психологии обозначился ещё один подход к рассмотрению феномена сознания. Он представлен в основном трудами В. М. Аллахвердова, А. Ю. Агафонова, а также их учеников. Этот подход, по сути, являет собой попытку моделирования работы сознания, которое понимается как когнитивный механизм. В. М. Аллахвердов пишет: «Цели организмов, обладающих сознанием, – не выживание, а познание… следует рассматривать человека как существо познающее, призванное решать исключительно познавательные задачи» [18, С. 19]. А. Ю. Агафонов также отстаивает идею о том, что «для объяснения осознаваемых переживаний нужно выйти за пределы осознаваемого опыта, сознание нельзя отождествлять с осознанием» [19, С. 289]. По мнению А. Ю. Агафонова, сознание выступает инструментом построения картины мира познающим субъектом: «Сознание – это «учёный» внутри эмпирического субъекта, а картина мира – это «теория», которая строится в течение всей жизни» [19, С. 299].

Научные тенденции сегодняшнего дня направлены на преодоление дистанции между различными областями научного знания. Для более полного, всестороннего изучения существующих в науке проблем и вопросов требуется их комплексное рассмотрение с позиций разных научных дисциплин. В настоящее время специалистами в области смежной дисциплины психолингвистики используется словосочетание «языковое сознание». Данный термин затрагивает понятия, которые относятся к различным, но сближающимся областям: психологии и лингвистики.

Т. Н. Ушакова, российский психолог, специалист в области общей психологии, психофизиологии, психологии речи, психолингвистики в своей статье «Языковое сознание и принципы его исследования» пишет: «Современная психолингвистика признаёт, что сознание формируется при участии языка, который является мощным средством обобщения образов сознания, возникающих в деятельности. Язык и его речевое проявление используются людьми для отражения состояния сознания, выражения смысла, проявления психологического содержания внутреннего мира человека» [2]. Многие авторы термина понимают «языковое сознание» как сознание, «овнешнённое», то есть выраженное внешними языковыми средствами [3].

Т. Н. Ушакова обращает внимание на то, что связь психологии и лингвистики реализуется и в действительности: язык и его речевое проявление используются людьми для выражения смысла, отражения состояния сознания и проявления психологического содержания внутреннего мира человека [1]. Подобный взгляд на связь языка и сознания находим ещё у А. А. Потебни: «Дух в смысле сознательной умственной деятельности… без языка невозможен, потому что сам образуется при помощи языка и язык в нём есть первое по времени событие» [20, С. 52]. На современном этапе в психолингвистике язык понимается как «живое, функционирующее устройство (деятельностное начало)», которое специфическим образом отображает мир и формирует представления его носителей об окружающей действительности [4, С. 175]. М. В. Зайнуллин, языковед, доктор филологических наук, в своей статье «О сущности языкового сознания» отмечает: «…Слову действительно принадлежит конструктивная роль в организации человеческого сознания. Корифей отечественной психолингвистики Л. С. Выготский обозначил эту роль крылатой фразой: «Слово – акт сознания»… Слово принимает участие во всех когнитивных процессах: управлении ситуацией, служит согласованию действий, взаимопониманию и познанию мира» [21, С. 1244].

Тесная взаимосвязь лингвистики и психологии наблюдается также в области когнитивной лингвистики. Среди задач когнитивной науки Е. С. Кубрякова, советский и российский лингвист, называет «описание / изучение систем представления знаний и процессов обработки и переработки информации, и – одновременно – исследование общих принципов организации когнитивных способностей человека в единый ментальный механизм, и установление их взаимосвязи и взаимодействия» [22, С. 6].

Сознание динамично: образы действительности, мысли и представления появляются в сознании человека непрерывно, как в состоянии бодрствования, так и во сне. И. П. Меркулов называет сознание высшей когнитивной способностью человека. Он выделяет высокоуровневые когнитивные функции, управление которыми берёт на себя сознание: распознавание перцептивных образов, невербальных символов, знаково-символическое (логико-вербальное) мышление, внимание, работа кратковременной и долговременной памяти [23, С. 45]. Реализацию этих функций можно проследить, наблюдая за процессами, протекающими в сознании в состоянии сна. Работа сознания включает в себя не только восприятие образов увиденного во сне, но и последующую их интерпретацию и вербализацию. Норман Малкольм, американский философ аналитического направления, в монографии «Состояние сна» отмечает, что «рассказывание сна так, как оно есть, – удивительный человеческий феномен, часть естественной истории человека» [24]. При этом, по мнению Н. Малкольма, «в рассказывании снов нет действий, а есть только язык» [24]. Учёный также считает, что для описания содержания сна люди используют особый язык, который не сводится лишь к использованию слова «сон» (dream) или сочетаний типа «я видел сон»: «Мы должны знать язык, который употребляем, рассказывая сны, но это знание приходит при других обстоятельствах, а не в языковой игре рассказывания сна. Разумеется, мы выучиваем то, как надо употреблять существительное и глагол «dream». Но это несущественно: сны можно рассказывать и не используя этого» [24].

Карл Густав Юнг и Эрих Фромм характеризуют язык снов как совокупность символов (в том числе и архетипов). С одной стороны, это значительно осложняет задачу интерпретации сновидений, но в то же время их «унифицирует». Эрих Фромм сравнивает сны с мифами: «Большинство сновидений имеет одну общую особенность: они не следуют законам логики, которым подчинено наше бодрствующее сознание. Категории времени и пространства теряют свое значение. <…> Как и во сне, в мифе происходят драматические события, невозможные в мире, где правят законы времени и пространства: герой покидает свой дом и свой край, чтобы спасти мир, или бежит от своего предназначения и живет в желудке огромной рыбы; он умирает и воскресает; сказочная птица сгорает и вновь возникает из пепла, еще прекраснее, чем была… У всех мифов и всех сновидений есть нечто общее: они все «написаны» на одном языке – языке символов» [25]. Именно благодаря этому языку мифы древних египтян, индейцев или японцев могут быть взаимно поняты, а сны, которые, по свидетельствам, снились людям, жившим несколько тысячелетий назад в Афинах или Иерусалиме, похожи на те, что видят люди в XXI веке: «Язык символов – это такой язык, с помощью которого внутренние переживания, чувства и мысли приобретают форму явственно осязаемых событий внешнего мира… Это единственный универсальный язык, изобретённый человечеством, единый для всех культур во всей истории» [25]. Карл Густав Юнг полагает, что сны «не имеют смысла в терминах состояния бодрствования» [26]. Зигмунд Фрейд же обращает внимание на лингвистическую сторону «языка сна». Он называет его «языком абсолютно инфинитивным» («das Extremeiner Infinitiv Sprache»), в котором действительный и страдательный залоги сливаются воедино и выражаются одним и тем же образом [25]. Психолог также обращал внимание на то, что язык сна имеет особую форму и выражается символично. По его словам, человек, рассказывающий о своём сновидении, чаще использует не повседневный язык, а «подобно поэту облачает свою речь в особый наряд, состоящий из сравнений и метафор» [27, c.142]. В своих работах Фрейд характеризует литературные сны так же, как и реальные: например, его труд «Толкование сновидений» начинается с приведения двух отрывков поэтического текста и их интерпретации.

Две структурные части дипломного проекта, посвящённые описанию фактического материала, различны в плане того, что принимается за единицу анализа. Это обусловлено принципиальным отличием активных, переходных, бессознательных и онейрических состояний сознания. Первая часть работы посвящена описанию конструкций, отражающих динамику работы сознания, переход от активных состояний сознания, в которых человек способен осознанно воспринимать действительность и отражать ее в мышлении, к бессознательным. Иными словами, единицей анализа является вербальные обозначения рациональной оценки функциональности сознания. Вторая часть посвящена описанию сновидческих текстов, отражающих работу сознания в онейрическом состоянии. Единицей анализа выступают обозначения визуализируемых во сне картин, сохраняющихся в памяти человека и осмысляемых в связи с передачей информации об увиденном.

2 Вербализация динамики сознания

Для изучения сознания можно применить его собственное «оружие» – построить модель сознания при помощи слова. Наиболее релевантно в данном случае проанализировать языковые метафоры.

Н. Д. Арутюнова, изучая метафору, отмечает следующее: «Метафора – это прежде всего способ уловить индивидуальность конкретного предмета или явления, передать его неповторимость. Между тем находящиеся в распоряжении говорящего предикаты позволяют дать предмету только более или менее широкие категориальные (таксономические) характеристики, включив его в класс того или иного объёма. Индивидуализирующих возможностей больше у конкретной лексики, чем у предикатов. Метафора индивидуализирует предмет, относя его к классу, которому он не принадлежит» [28, С. 346].

Л. В. Калашникова рассматривает метафору как инструмент познания и установления реальных связей между элементами мироздания: «Процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что существуют в понятийной системе человека, определяющей его мышление и поведение». Роль метафоры неоднозначна: с одной стороны, метафоризация – это особый способ познания мира, с другой же стороны, метафора аккумулирует в себе устойчивые смыслы, а также совокупность взглядов на те или иные явления. Метафора, особенно «стёртая» – застывшее языковое выражение, фразеологизм – несёт в себе давно устоявшийся смысл, выступает как передаваемый от одного индивида (или целого поколения) к другому определённый взгляд на то или иное явление или объект, как уже готовый фрагмент картины мира [29, С. 76]. При изучении феномена сознания интерес представляют как индивидуальные, субъективные языковые выражения, так и стёртые метафоры, потому что ещё со времён А. А. Потебни в мышлении, в картине мира и в языке выделяют равновеликие составляющие – индивидуальную и этническую.

По данным Национального корпуса русского языка, в произведениях русских прозаиков часто встречается лексема «сознание»: в 2 440 художественных текстах (из 7 947 документов в Национальном корпусе русского языка [30]) отмечается 12 161 вхождение лексемы «сознание». В полученных контекстах данная лексема может актуализировать различные значения.

В этимологическом словаре Макса Фасмера указано, что лексема «сознание» является калькой: сonscientia (лат.) – ‘совместное знание’ [31].

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля «сознание» определяется следующим образом: ‘состояние сознающего что, или действие сознающегося в чем’; ‘сознание себя, полная память, состояние человека в здравом смысле своем, могущего отдать отчет в своих действиях’; ‘вменяемый, умышленный, сделанный с полным пониманием дела’; не(бес)сознательный, которого силу и значение виновник его и сам не постигал, или не мог обсудить и понять; сознательное состояние больного, полная память, смысл и свобода отчетливой воли’ [32].

В «Толковом словаре русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова вычленяется ещё одно значение лексемы «сознание» – ‘мысль, чувство, ощущение’ [33].

В «Толковом словаре русского языка» под редакцией С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой для лексемы «сознание» приводятся следующие дефиниции: ‘человеческая способность к воспроизведению действительности в мышлении’; ‘психическая деятельность как отражение действительности’; ‘состояние человека в здравом уме и памяти, способность отдавать себе отчет в своих поступках, чувствах’; ‘мысль, чувство, ясное понимание чего-нибудь’ [34].

В Малом академическом словаре русского языка под редакцией А. П. Евгеньевой представлено пять значений описываемой лексемы: 1) восприятие и понимание окружающей действительности, свойственное человеку, способность осмысленно воспринимать окружающее; 2) высшая, свойственная лишь человеку форма отражения объективной действительности; 3) понимание, «осознание» общественной жизни человеком или группой людей; 4) ясное понимание чего-либо; 5) признание в своей вине, проступке [35].

На основе приведённых выше лексических значений лексемы «сознание» можно выделить следующие семы: ‘способность человека осмысленно воспринимать действительность и воспроизводить её в мышлении’; ‘состояние человека в здравом уме, осознанность’; ‘мысль, чувство, понимание’; ‘раскаяние, признание своей вины’. Проиллюстрируем актуализацию выделенных сем в слове сознание контекстами из художественных произведений:

В данном контексте лексема «сознание» функционирует в значении ‘способность человека осмысленно воспринимать действительность и воспроизводить её в мышлении’.

В приведённом фрагменте под сознанием имеется в виду ‘состояние человека в здравом уме, осознанность’.

Здесь лексема «сознание» актуализирует сему ‘понимание’.

В данном контексте лексема «сознание» актуализирует сему ‘ощущение’: Шекспир, Державин ощущали потребность творить, быть художниками.

Лексема «сознание» здесь выступает в значении ‘признание’.

Сознанию как сложному феномену психической жизни человека соответствуют семы ‘способность человека осмысленно воспринимать действительность и воспроизводить её в мышлении’; ‘состояние человека в здравом уме, осознанность’. В таких значениях лексема «сознание» служит для обозначения процессов восприятия, познания, переработки информации и может выполнять в предложении функцию подлежащего или несогласованного определения, являться частью сочетаний, разных по степени спаянности компонентов. Словосочетания могут быть двух типов: именные (субстантивные) и глагольные. Субстантивные словосочетания с зависимым компонентом «сознание» в Родительном падеже являются синтаксически неделимыми и выполняют в предложении функцию подлежащего, дополнения или обстоятельства; глагольные конструкции более разнообразны и могут выступать в предложениях в роли сказуемого, обстоятельства образа действия и места.

2.1 Конструкции с компонентом «сознание» в роли грамматического субъекта

В результате анализа фактического материала были выделены 50 фрагментов художественных текстов, в которых для описания состояния сознания используются предикативные конструкции с компонентом «сознание» в роли грамматического субъекта. Опорой для семантического анализа глагольных лексем, функционирующих в качестве предикатов при компоненте «сознание», послужили материалы экспериментального синтаксического словаря под редакцией Л. Г. Бабенко [36].

В выборке наиболее многочисленны предложения, отображающие ситуацию однонаправленного движения, ориентированного относительно конечного пункта. В роли предиката выступают глаголы однонаправленного движения, ориентированного относительно конечного пункта, возвращаться, вернуться, уходить, улететь, полететь:

Базовая модель таких предложений нередко содержит указание конечного пункта, относительно которого ориентировано действие. В приведённых контекстах конечным пунктом является сам человек (в грамматическом отношении – личное местоимение с предлогом к) или некое неопределённое условно пространство, которое может быть обозначено фразеологическим оборотом со значением неизвестности места направления (бог весть куда), неопределённым местоимением (куда-то). В некоторых случаях можно обнаружить обстоятельства способа действия: медленно, мгновениями, с силой; обстоятельства степени: почти, совсем. В том случае, если такого рода распространители обнаруживаются в предложениях, в которых нарратор говорит о себе, то они свидетельствуют, что процесс возвращения к состоянию активного сознания осуществляется под контролем сознания, фиксируется им.

Нередко сознание отождествляется с осознанием, так как появление сознания сопровождается пониманием происходящего. Такое слияние сем не случайно: существование человека в здравом уме и твёрдой памяти сопровождается пониманием происходящего вокруг. В приведённых контекстах сознание связано с бодрствованием, вниманием к окружающему, сопровождается мыслительной и речевой деятельностью человека как носителя сознания. Активное сознание фиксирует различные ощущения (усталость, сонливость, боль, тошнота) и эмоции (радость, ужас). Отсутствие сознания связывается со сном, полусном, полудремотой, темнотой, отсутствием света, немотой, пустотой, бездной. В том случае, если сознание покидает человека, состояние не сопровождается описанием ощущений, так как нет инструмента для того, чтобы их фиксировать.

Предложения, отображающие ситуацию однонаправленного движения, ориентированного относительно конечного пункта, последовательно используются для описания переходных состояний сознания: утрата сознания, переход от активного состояния сознания к бессознательному (в роли предикатов глаголы типа уходить, улететь, локативный распространитель со значением неопределённого места) и обратный процесс, вербализируемый как возвращение сознания (глаголы-предикаты вернуться, возвращаться, локативный распространитель – личное местоимение с предлогом к).

В следующую группу объединены предложения, отображающие ситуацию проявления качества, изменения качественного и количественного признака:

Предложения, представленные в этой группе, соотносятся с образными семантическими моделями, описанными в экспериментальном синтаксическом словаре: неодушевлённый предмет проявляет качество, воспринимаемое органами чувств (источает свет); сознание, разум человека утрачивает ясность, способность адекватно, чётко отражать, понимать действительность вследствие какого‑либо сильного чувства, переживания или определённого физиологического состояния (усталости, боли и т. п.), будто становится непрозрачным [36]. В шестом фрагменте субъект переходит в качественно иное состояние, конкретизированное в контексте: сознание превращается в панораму картин, обретает отчётливость и яркость, сознание сближается с зеркалом, отражающим земные ландшафты, театральные сцены, картины детских сказок. Семантику седьмого контекста заключается в том, что определённые требуемые от сознания качества недостаточно интенсивны.

Сознание отождествляется со светом, с неким лучом, который, будучи обращён в прошлое, в глубины самого человека или на текущий момент жизни, выхватывает картины, делая их доступными для восприятия, осознания, познания, понимания. В отсутствие сознания происходящее воспринимается словно сквозь туман – неотчётливо, смутно. Основным качеством сознания, таким образом, оказывается способность представлять чувственно воспринимаемые образы. Данная модель описывает переходное состояние сознания, в котором способность воспринимать, ощущать, представлять действительность постепенно утрачивается человеком.

Нередко в художественных текстах встречаются предложения, отображающие ситуацию пребывания сознания, мыслимого как субъект, в эмоциональном состоянии, а также ситуацию становления эмоционального состояния, приведения в эмоциональное состояние:

Сближается с этой группой предложение со значением становления признака:

В контекстах этой группы возможно отождествление сознания и его носителя: пробуждение сознания влечёт за собой пробуждение чувств человека, само́й жизни в человеке. В таком случае сознание персонифицируется. В экспериментальном синтаксическом словаре глагол погружаться (в) отнесён к предикатам со значением становления эмоционального состояния. С его участием строится образная лексическая модель: человек приходит в какое‑либо эмоциональное состояние, целиком отдаваясь, предаваясь ему, сосредоточиваясь на каком‑либо переживании, чувстве, словно попадая, проникая внутрь чего‑либо, в какую‑либо среду [36]. В нашем случае в состояние (во мрак) погружается не сам человек, а его сознание, которое в данном случае персонифицируется и, по сути, утрачивает ясность, способность адекватно, чётко отражать, понимать действительность вследствие усталости, боли и т. п. В третьем контексте сознание отождествляется с органами чувств: оно притупляется, как слух, зрение и осязание, вследствие чего все ощущения становятся слабыми, неясными. Так же, как и в контекстах, описанных в предыдущей группе, при помощи данной модели описывается переходное состояние сознания.

Контексты, отображающие ситуацию прекращения действия, бытия, состояния:

В экспериментальном синтаксическом словаре под редакцией Л. Г. Бабенко приводится такое описание семантической модели для предложений с предикатами прекращения действия, бытия, состояния: чувства, эмоции человека прекращают проявляться, обнаруживаться, ощущаться, подобно тому как прекращается движение, горение, свечение, звучание [36]. В качестве предиката могут выступать глаголы со значением прекращения свечения, горения. Сознание отождествляется с памятью, а потеря сознания называется беспамятством, сознание также заменяется контекстуальным синонимом рассудок, который проясняется, подобно самому сознанию. В третьем контексте есть указание на локализацию сознания – мозг: сознание отказывается служить, потому что паралич распространился на мозг (то есть на сознание). Данные предложения рисуют ситуации, в которых человек утрачивает способность воспринимать действительность, переходит в бессознательное состояние.

В проанализированных контекстах встречаются предложения, в которых реализуется семантическая модель, описанная составителями экспериментального синтаксического словаря как отображение ситуации воображения и предположения и ситуации определения:

В словаре предикаты в такого рода предложениях не рассматриваются как собственно глаголы речи и мысли, а включаются в конструкции, в которых реализуются образные семантические модели: чувство, переживание проявляется, обнаруживается в действиях, словах и т. п. человека, заставляет его поступить определенным образом, будто сообщает, высказывает что‑либо; предчувствие, инстинкт помогает человеку представить что‑либо, догадаться о чём‑либо, словно сообщает что‑либо в речевой форме [36]. В контекстах «Из памятной книжки» Г. И. Успенского сознание определяет качества, свойства слов, детерминирует содержание речи, а не поступков, как это заявлено в наиболее общей семантической модели.

В редких случаях сознание выступает в ситуации принуждения (1), противодействия (2), осуществления намеченного (3):

В приведённых контекстах сознание оказывается способным управлять человеком, его чувствами и мыслями. В третьем контексте сознание выступает как некий орган или механизм, служащий для преобразования смутных «уколов» в мысли.

На рисунке 1 представлена диаграмма, отражающая частотность употребления глаголов разных лексико-семантических классов в предложениях с грамматическим субъектом «сознание»:

Рисунок 1 – Лексико-семантические классы глаголов-предикатов

Анализ текстов художественных произведений показал, что сознание часто выступает в предложениях с образной семантикой и последовательно воспринимается как свет, проблеск или источник света, а отсутствие сознания – как туман, тьма, отсутствие света, ясности. Лексема «сознание» отмечается в сочетании с глаголами интеллектуальной деятельности, и тогда сознание выступает как внутренний голос. Сознание в подавляющем большинстве случаев воспринимается как «субъект» состояния или «носитель» качества, а не как активный деятельный «субъект». Фиксируются, однако, и такие метафорические модели, в которых сознание проявляется в способности оказывать активное «воздействие» на речевую или мыслительную деятельность человека и, соответственно, определяется как «субъект» активного воздействия.

2.2 Определительные конструкции с компонентом «сознание»

Определительные конструкции с компонентом «сознание» обычно включают в себя предлог «без» и образуют конструкцию «без сознания», которая в предложении способна выступать как обстоятельство образа действия или несогласованное определение.

Рассмотрим некоторые контексты, в которых конструкция «без сознания» является обстоятельством образа действия:

Конструкция «без сознания» часто оказывается в однородном ряду с другими обстоятельствами образа действия: без мыслей, без чувств, без памяти, без движения, без сил. В рамках однородного ряда несогласованное определение без сознания связывается по смыслу с отсутствием других способностей и свойств человека, в том числе психических. При этом в некоторых случаях полное отсутствие сознания сопровождается неполной утратой других способностей (почти без чувств и совсем без сознания), а других случаях наоборот – утрата некоторых способностей сопровождается частичной потерей сознания (без мысли, почти без сознания; без сил и почти без сознания).

В рамках одной синтаксической конструкции обстоятельства образа действия, выраженные словоформой без сознания, сближаются с другими второстепенными членами предложения: с согласованными и несогласованными определениями (изнеможённая, в холодном поту; озябший и несчастный; бледный, с закрытыми глазами), с обстоятельством, выраженным сравнительным оборотом (как мёртвый, как безжизненный труп). Разветвлённая система второстепенных членов детализирует описание состояния человека, названного конструкцией «без сознания», сообщает ему сходство со смертью, болезнью, горячкой.

В роли предикатов в этих и подобных им предложениях могут выступать глаголы однонаправленного движения (идти; упасть, свалиться, повалиться; опускаться), глаголы бытия-существования (лежать), глаголы поступка и поведения (ставить).

Диаграмма, на которой отражена частотность употребления глаголов определённого семантического класса со словоформой без сознания, представлена на рисунке 2.

Рисунок 2 – Лексико-семантические классы глаголов-предикатов

Такое распределение глаголов-предикатов говорит о том, что в половине описанных в художественных текстах ситуаций в состоянии без сознания человек не совершает активных действий, он лишь находится, пребывает в этом состоянии. Но в то же время с такой же частотой встречаются описания активных действий в состоянии без сознания, большая часть из которых (42%) является осуществлением перемещений в пространстве, а оставшиеся 8% – совершением поступков.

Встречаются также контексты, в которых конструкция «без сознания» выступает как несогласованное определение:

В первом контексте утрата сознания связана со смертью человека, сопровождается отсутствием дыхания. В третьем контексте выстраивается однородный ряд: без мыслей, без воли, без всяких внешних впечатлений, почти без сознания. Носителем признаков, названных несогласованными определениями, является не человек, а «промежуток чудовищной темноты и тишины», под которым понимается, вероятно, и сам человек, и окружающая обстановка единовременно (темнота и тишина без мыслей, без воли… без сознания – внутренние ощущения; вся комната потемнела, голос упал в беззвучную глубину – внешние впечатления). В четвёртом контексте словоформа без сознания может рассматриваться как один из именных компонентов осложнённого составного именного сказуемого с вещественной связкой лежит бледная, без сознания. Существует и другая точка зрения на тип сказуемого в таких конструкциях: простое глагольное сказуемое (лежит) с принадлежащим ему предикатными определителями (бледная, без сознания). В предложении названа причина потери сознания – радость и утомление, но даже в таком случае утрата сознания сопровождается болезненными внешними признаками (бледность).

В синтаксических конструкциях, включающих в себя обстоятельства образа действия или несогласованные определения, выраженные словоформой без сознания, зачастую содержится подробное описание состояния человека. В том случае если в лексеме «сознание» актуализируется сема ‘способность человека воспринимать действительность и воспроизводить её в мыслительной деятельности’, то в предложениях можно обнаружить сочетания слов без мыслей, без чувств, без внешних впечатлений. Если же под «сознанием» понимать ‘состояние человека в здравом уме и твёрдой памяти, способность воспринимать действительность и отдавать себе отчёт в своих действиях, в своих переживаниях’, то состояние без сознания описывается как состояние без движения, без сил, без воли, без памяти.

2.3 Конструкции с компонентом «сознание» в локативном значении

Как было отмечено выше, лексема «сознание» содержит в себе ряд сем: ‘человеческая способность к воспроизведению действительности в мышлении’; ‘психическая деятельность как отражение действительности’; ‘состояние человека в здравом уме и памяти, способность отдавать себе отчёт в своих поступках, чувствах’; ‘мысль, чувство, ясное понимание чего-нибудь’ и другие [34]. Выступая в роли различных членов предложения, данная лексема по-разному реализует свой семантический потенциал: если она занимает позицию подлежащего, то актуализируется сема ‘мысль, чувство, ясное понимание чего-нибудь’, если же в роли сказуемого, то на передний план выступают семы ‘психическая деятельность’ или ‘состояние человека в здравом уме и памяти, способность отдавать себе отчёт в своих поступках, чувствах’ и т. д.

В художественных текстах лексема «сознание» обнаруживает способность к реализации в функции обстоятельства, в частности обстоятельства места:

В качестве предикатов в данных предложениях выступают глаголы входить, врываться, проницать, забраться, зарождаться, засесть, а также глагольно-именной оборот занимать место и метафорический глагольно-именной оборот вить гнездо (со значением «поселяться»). Данные «Экспериментального синтаксического словаря» [36] позволяют выявить семантические основания такой специфической вербальной концептуализации представлений о «функционировании» человеческого сознания. Глаголы входить, врываться, забираться, проникать (проницать) отнесены в словаре к глаголам действия и деятельности и могут выступать в качестве предикатов в предложениях, отображающих ситуацию субъектного помещения. Субъект, таким образом, помещается в сознании, самостоятельно перемещаясь туда (входить, забираться), или располагается где-либо (врываться), или, подобно свету, звуку, запаху и т. п., проникает кудалибо, как жидкость натекает кудалибо (проникать). Глагол засесть не зафиксирован в словаре, но синонимичный ему в данном значении глагол расположиться, а также глагол садиться также относятся к группе глаголов действия и деятельности и включаются в указанную модель субъектного помещения. То же касается и глагольно-именного оборота занимать место: в значении ‘располагаться’ он может быть отнесён к вышеназванной группе и семантической модели предложения. Глагольно-именной оборот вить гнездо имеет значение ‘поселяться’, ‘располагаться для проживания’, и на этом основании можно отнести его к рассмотренной группе глаголов.

Не входит в группу глаголов действия и деятельности лишь глагол зарождаться, который означает начало существования и, по данным словаря, относится к глаголам бытия (начальная фаза бытия, существования [36]).

Предложения, отображающие ситуацию субъектного помещения, регулярно предполагают в рамках базовой модели указание места. Для предложений, отображающих ситуацию начала существования, замещение этой позиции факультативно. В рассмотренных контекстах в качестве места выступает сознание человека.

В анализируемых предикативных конструкциях реализуется архетипическая когнитивная модель «нечто воспринимаемое / переживаемое / познаваемое мыслится как живое». Объект познания (грамматический субъект в предложении) воспринимается как живое существо, способное проникнуть в сознание или зародиться в нём.

Далее рассмотрим лексемы, выступающие в приведённых фрагментах в качестве субъектов помещения и начала существования: звуки, действительность, взгляд, мысли, догадки и предположения, дружба, мечтания, воспоминания.

В «Русском семантическом словаре» под общей редакцией Н. Ю. Шведовой [37] общеупотребительная лексика сгруппирована по лексико-семантическим классам. Интересующие нас лексемы распределены по классам следующим образом:

Ни одно из приведённых в начале статьи значений лексемы «сознание» (‘способность воспроизводить действительность’; ‘психическая деятельность’; ‘состояние человека’; ‘способность отдавать себе отчёт в своих поступках, чувствах’; ‘мысль, чувство, ясное понимание чего-нибудь’; ‘способность разбираться в окружающей действительности’) не коррелирует с семой ‘вместилище’. В «Русском семантическом словаре» Н. Ю. Шведова приводит ещё одно значение для слова «сознание» в составе устойчивого сочетания: «Поток сознания (книжн.) – непрерывное течение мыслей, ощущений, беспорядочно или по ассоциации сменяющих друг друга; в художественной литературе: воспроизведение такого течения» [37, с. 216], но и оно не исчерпывает семантической сферы слова «сознание», которая определяется художественным восприятием мира. Результат проведённого исследования свидетельствует о том, что лексема «сознание» имеет ещё одно значение, не зафиксированное в толковых словарях русского языка, – ‘вместилище образов физической среды, духовного мира, бытия и социальных связей; место зарождения элементов духовного мира человека’.

2.4 Конструкции с компонентом «сознание» в составе синтаксически неделимых словосочетаний с главным словом – именем существительным

В художественных текстах лексема «сознание» может реализовать свой семантический потенциал как самостоятельная единица, выполняющая роль грамматического субъекта, либо как компонент синтаксически неделимого словосочетания, выполняющего разные синтаксические роли. Синтаксически неделимые сочетания можно разделить на две группы: с главным словом – именем существительным и с главным словом – глаголом.

В ходе анализа художественных текстов была выделена группа контекстов, в которых в роли грамматического субъекта выступают синтаксически неделимые метафорические словосочетания с компонентом «сознание» в позиции зависимого слова:

Семантика излучения света тесно связана с грамматическим значением субъекта действия, то есть лексема «сознание» становится частью метафорического сочетания и персонифицируется.

В другую группу объединены контексты, в которых метафорические сочетания с компонентом «сознание» выступают в роли второстепенных членов предложения:

В рассмотренных фрагментах словосочетания с компонентом «сознание» строятся на основе синтаксической связи управления по модели «существительное + существительное в Р. п.», где главное слово содержит сему «свет». В первой группе такие словосочетания в предложении выполняют функцию подлежащего, а во второй группе выступают в роли косвенного объекта (участник совместного действия, орудие осуществления действия – семантический субъект в безличном предложении) или входят в состав обстоятельственных детерминантов со значением времени.

2.5 Конструкции с компонентом «сознание» в составе синтаксически неделимых словосочетаний с главным словом – глаголом

В словаре-справочнике «Устойчивые глагольно-именные словосочетания русского языка» [38] зафиксированы следующие сочетания, включающие в себя компонент «сознание»: доводить до сознания, доходить до сознания, приводить в сознание, приходить в сознание, пробуждать сознание, терять сознание. В словосочетаниях доводить до сознания, доходить до сознания, пробуждать сознание лексема «сознание» актуализирует сему ‘ясное понимание чего-либо, состояние сознающего что-либо или действие сознающегося в чем-либо’. В конструкциях приводить в сознание, приходить в сознание реализуется сема ‘состояние человека в здравом уме и твёрдой памяти, способность воспринимать действительность и отдавать себе отчёт в своих действиях, в своих переживаниях’, а в словосочетании терять сознание – ‘способность человека воспринимать действительность и воспроизводить её в мыслительной деятельности’, и они представляют интерес в данной работе.

Чаще всего в художественных произведениях встречаются сочетания терять сознание, потерять сознание и синонимичное им утратить сознание. В контексте они находятся в окружении различных распространителей.

30% от всех проанализированных фрагментов художественных текстов, содержащих описание ситуации потери сознания, представляют собой полипредикативные единицы, в которых помимо указания на утрату сознания называется сопутствующее этому событие или действие, и в половине случаев это действие является причиной потери сознания.

Указание на причину утраты сознания чаще всего содержится в одной из частей сложного предложения, а о факте утраты говорится в другой части. Потеря сознания и связанное с этим действие могут быть оформлены грамматически как однородные сказуемые. Также собственно сопутствующее действие, объясняющее причину потери сознания, может быть выражено деепричастием в составе обособленного обстоятельства. В некоторых фрагментах потеря сознания оформляется как дополнительное действие, а причина содержится в контексте:

Сердце мое сильно забилось при этом; я вскочил со стула, попробовал пройтись, чтобы удостовериться, могу ли я ходить, сделал два шага, но меня откинуло в сторону к дивану, голова закружилась еще сильнее, и я незаметно упал на диван, вдруг потеряв всякое сознание (И. И. Панаев. Опыт о хлыщах).

Как видно из контекстов, потеря сознания может быть инициирована нервическим ударом, предсмертным состоянием, сильным бредом, головокружением, воздействием извне (вербальным – грозная весть, визуальным – «блыщание» железных копий, физическим – удар).

Отдельного рассмотрения требует следующий фрагмент:

Сын Марфы, Димитрий, положив на месте несколько москвичей и ошеломленный рогатиною в голову, потерял сознание и, приподнявшись на песке, бормотал что-то бессвязно, водя пальцами по окровавленным латам и блестящему, теперь окровавленному нагруднику… (Д. Л. Мордовцев. Господин Великий Новгород).

Причина утраты сознания раскрывается в обособленном определении, выраженном причастным оборотом. Синтаксическая конструкция содержит ряд глагольных форм, называющих одновременные с потерей сознания действия. В частности, потеряв сознание, персонаж что-то бессвязно бормочет, то есть речевая деятельность осуществляется как бы без участия сознания и, как следствие, перестаёт быть нормальной.

Следующий фрагмент также вызывает немалый интерес:

Потеряв сознание в минуту своего неожиданного похищения из родительского дома, она не выходила из обморока во всё время, пока конный отряд Плодомасова нёсся, изрывая железом копыт черную грязь непроезжих полей; она не пришла в себя во время короткой передышки, данной коням после сорокаверстной перескачки, и в этом видимом образе смерти достигла гнезда плодомасовского боярина (Н. С. Лесков. Старые годы в селе Плодомасове).

В контексте осуществляется лексическая замена словосочетания потерять сознание словом обморок (в словаре Ушакова эта лексема толкуется как внезапная потеря сознания [33]), которое включено в глагольно-именной оборот (не) выходить из обморока. Далее в тексте встречается неделимое сочетание прийти в себя, которое означает ‘вернуться в сознательное состояние’, а также для обозначения состояния без сознания используется образное сочетание видимый образ смерти. В результате лексических замен выстраивается ряд контекстуальных синонимов, в который включаются одиночные лексемы и неделимые словосочетания: потерять сознание – обморок – не приходить в себя – видимый образ смерти. Связь между устойчивыми сочетаниями потерять сознание и прийти в себя позволяет провести параллель между зависимыми компонентами: сознание связывается с возвратным местоимением себя, которое указывает на направленность действия на производящий его субъект. Такая параллель подтверждает наблюдения о персонификации сознания. Отсутствие сознания воспринимается художником слова как образ смерти, таким образом сознание отождествляется с носителем жизни. Не знаю, как это лучше и понятнее выразить. Да и стоит ли.

В некоторых фрагментах содержится указание на время или на момент утраты сознания, а также на продолжительность бессознательного состояния:

На примере этих контекстов можно разграничить два состояния «без сознания»: полная утрата сознания, продолжительный обморок, возможно, связанный с состоянием, близким к смерти; краткая, непродолжительная утрата сознания «на минуту». В первом случае лексема сознание реализует сему ‘способность человека воспринимать действительность и воспроизводить её в мыслительной деятельности’, во втором случае актуализируется сема ‘способность отдавать себе отчёт в своих действиях, в своих переживаниях’.

Иногда глагольно-именное сочетание имеет при себе атрибутивный распространитель. В этой позиции регулярно встречаются местоимение «всякий» с нетипичным для него значением «весь» и прилагательное «ясный»:

Прилагательное в данном случае отсылает к уже отмечаемой нами выше метафоре «сознание – свет», а местоимение акцентирует внимание на полной утрате сознания.

В структуре предложений часто обнаруживается устойчивое сочетание частиц чуть не или наречие степени почти, которое указывает на несостоявшуюся потерю сознания:

Состояние, близкое к потере сознания, влияет на поведение персонажей, которое воспринимается как отличное от нормального. Это особое пограничное состояние сознания, причиной которого нередко становится стрессовая ситуация.

Следующее по частоте употребления глагольно-именное словосочетание приходить в сознание имеет значение, антонимичное описываемому нами выше устойчивому сочетанию терять сознание. Оно встречается как в утвердительных предложениях, так и в отрицательных.

В утвердительных предложениях этот глагольно-именной оборот способен сочетаться с фазовым глаголом начинать:

В контекстах к данному глагольно-именному обороту примыкают обстоятельства времени:

Глагольно-именное сочетание прийти в сознание нередко распространяется прилагательным полное:

В текстах художественных произведений также встречаются определения со значением неполноты или непродолжительности сознания:

Во втором фрагменте можно говорить об добавочном обстоятельственном значении времени (сознание длилось минуту, сознание было кратковременным).

Далее приведём фрагменты, в которых глагольно-именной оборот выступает с частицей не:

В данных фрагментах описывается совершенно иная ситуация – состояние человека без сознания. Иногда такое состояние связано с болезнью, но в подавляющем большинстве случаев это предсмертное состояние. Можно говорить о том, что устойчивым становится деепричастный оборот «не приходя в сознание».

Следующий устойчивый оборот – приводить в сознание – отличается от двух предыдущих тем, что субъект осуществляет действие над кем-то. Фрагменты с таким словосочетанием немногочисленны:

В первых трёх контекстах лексема сознание выступает в значении ‘способность человека воспринимать действительность и воспроизводить её в мыслительной деятельности’, в последних двух – в значении ‘способность воспринимать действительность и отдавать себе отчёт в своих действиях, в своих переживаниях’. В зависимости от того, какое значение реализуется, меняется субъект, осуществляющий действие, названное глагольно-именным оборотом. В первом случае имеет место полная утрата сознания или обморок, и тогда привести человека в сознание может другой человек, приложив при этом усилия. Во втором случае речь идёт о кратковременной утрате контроля или внимания, о состоянии бездействия, но не об обмороке, и вывести человека из такого состояния может внезапный стимул извне.

В следующую группу объединены контексты, в которых фигурирует словосочетание сохранять сознание. В словаре-справочнике «Устойчивые глагольно-именные словосочетания русского языка» [38] такое сочетание отсутствует, но есть аналогичные по модели сочетания сохранять присутствие духа, самообладание, спокойствие и др.

В первом контексте глагол сохранять стоит в оппозиции с глаголом разрушать, и тогда сохранять сознание – это сохранять его целостность. В трёх последующих контекстах описывается пограничная ситуация, в которой сохранение сознания противопоставляется ожидаемой утрате его.

На рисунке 3 изображена диаграмма, отражающая относительную частоту употребления глагольно-именных сочетаний с компонентом сознание:

Рисунок 3 – Частота употребления устойчивых глагольно-

именных словосочетаний с компонентом сознание

Самым употребительным оказывается глагольно-именное сочетание терять сознание. Контекстов, в которых встречается антонимичное словосочетание приходить в сознание более чем в два с половиной раза меньше. Значительно реже фигурирует в художественных текстах словосочетание приводить в сознание, значение которого отличается как в семантическом, так и в грамматическом плане: действие осуществляется над носителем сознания (носитель сознания – грамматический объект), некто или нечто способствует переходу из бессознательного в состояние активного сознания. Самой малочисленной оказывается группа контекстов, включающая в себя синтаксически неделимое словосочетание сохранять сознание, то есть усилием воли сохранять способность к восприятию действительности.

3 Сновидческий текст как фиксация работы сознания в онейрическом состоянии

В медицинской энциклопедии сон определяется как функциональное состояние центральной нервной системы и соматической сферы, характеризующееся отсутствием активного взаимодействия организма с окружающей средой и неполным прекращением (у человека) узнаваемой психической деятельности [39]. Современные исследования в области физиологии и нейрохимии позволяют говорить о связи сна и высших психических функций человека, например, памяти [40]. Резудбьтаты изучения работы мозга свидетельствуют о том, что основной функцией сознания в состоянии сна является переработка поступившей в мозг в период бодрствования информации [41]. Связь подобного рода даёт основания рассматривать состояние сна как особое состояние сознания. Совокупность образов, возникающих во время сна, принято также называть сном или сновидением.

Сновидческие образы рассматриваются как специфический язык, соотносящийся с внеязыковой реальностью. Центральным вопросом толкования сновидений является вопрос перевода бессознательных содержаний на внележащий, запредельный для него язык сознания. Как замечает Ю. М. Лотман, «минимальной работающей структурой является наличие двух языков, их неспособность, каждого в отдельности, охватить внешний мир. Сама эта неспособность есть не недостаток, а условие существования» [42, с. 9].

Язык, необходимый для изложения сновидений, представляет дополнительный интерес именно сейчас, в XXI веке. Сеть Internet не только позволяет искать толкования своих снов по книгам, выложенным во всемирную паутину, но и выставлять сновидения на обсуждение. Но для того чтобы отдать сновидение на всеобщий суд, его нужно внятно записать, что и являет собой определённую сложность. На таких «обывательских» примерах отчётливо видно, что передать атмосферу сна оказывается значительно сложнее, чем описать сюжет.

Писатель априори владеет некоторым багажом символов и архетипов, тогда как необходимость передать впечатление от сновидения требует выработки специальных приёмов и методов. Равно как и в действительности, в литературе возможно смешение реальности сна и объективной реальности (это связано с тем, что на момент сна видение кажется нам единственной и несомненно объективной реальностью), и такое смешение в художественном тексте само по себе может выступать как литературный приём. Например, весь роман Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота» строится как своего рода аллюзия к высказыванию Чжуан-Цзы: «Прошлой ночью мне снилось, что я бабочка, и теперь я не знаю, то ли я человек, которому приснилось, что он бабочка, то ли бабочка, которой снится, что она человек» [25]. Об этом произведении так пишет исследователь Л. С. Гоц: «Два равноправных плана реальности в романе сами для себя являются бодрствованием, а друг для друга – сновидением. Популярность этого романа (как и других литературных опусов упомянутого писателя, в которых обращение к вопросам сновидения, видений и бреда – наиболее распространенный приём) может служить свидетельством актуальности данной проблематики для современного читателя» [43, с. 300].

И всё же описание сновидения строится согласно другим законам, нежели описание так называемой объективной, осознанной реальности. Доказательством тому может служить уже приведённый выше в качестве примера роман В. Пелевина «Чапаев и Пустота». Одна из «реальностей», в которой «живёт» Пётр Пустота, переполнена видениями, нарушает собой законы времени и пространства, а другая – разворачивается в пределах психиатрической лечебницы. В целом такое смешение «сознания» и «бессознательного» характерно преимущественно для литературы модернизма и постмодернизма, но встречается также в сказках и, например, в поэме Джона Мильтона «Потерянный рай» и, что характерно, ведёт к умственному помешательству персонажа.

Так как сновидение является ярким проявлением бессознательного и изменённым состоянием сознания, вопросами вербализации снов на современном этапе занимается совсем молодая дисциплина, находящаяся на стыке филологии, психологии и психиатрии – лингвистика изменённых состояний сознания, или филология ИСС (Д. Л. Спивак, В. И. Медведев, О. А. Бородина, Р. Г. Пиотровский, Н. В. Груздев). Согласно исследованиям в области этой науки, тексты, призванные ввести в изменённые состояния сознания или же рождённые этими состояниями, построены совершенно особым способом – матричным. В. Н. Базылев называет в качестве закономерности в вербальных описаниях сновидений преобладающее количество лексики чувственного восприятия: предикаты с визуальным (видеть, яркий, смутный, свет тусклый и т. д.), аудиальным (слышать, звучать, крик, громкий, шумный и т. д.), кинестетическим (чувствовать, трогать, держать, брать, теплый, гладкий, сухой, тяжелый) значениями [44]. Эти лингвистические особенности согласуются с представлениями о языке символов, высказанными Эрихом Фроммом: «Это язык, логика которого отлична от той, по чьим законам мы живем в дневное время; логика, в которой главенствующими категориями являются не время и пространство, а интенсивность и ассоциативность… Это язык со своей собственной грамматикой и синтаксисом, который нужно понимать, если хочешь понять смысл мифов, сказок и снов» [25].

Писатели современности и прошедших эпох вряд ли руководствовались бы открытиями в области психоаналитики при описании сновидений в своих произведениях. Такие методики как психоанализ или исследования в области филологии ИСС могут быть применимы скорее для последующей интерпретации художественного текста. Тем не менее, независимо от такого рода открытий писатели сами формируют «язык снов». Современная писательница Светлана Мартынчик в одном из последних своих произведений упоминает язык сна и характеризует его так: «Считается, что повседневная речь не подходит для разговоров на столь непростые темы [сны, смерть и погода], причём дело даже не в недостатке нужных слов – в таких случаях требуется совсем иная логика и соответствующая ей структура речи. Например, в хохенгроне всякая фраза, даже аналог наших «да» и «нет», начинается со слова «клёххх», в примерном переводе – «как будто». Пока ты говоришь на этом языке, об определённости лучше забыть. Или вот ещё яркая особенность: в хохенгроне нет существительных, только глаголы, прилагательные, наречия и причастия, поскольку, как полагают жители Тубурских гор, всякое живое существо и любой предмет – недолговечная иллюзия, зато действия, качества, обстоятельства и состояния – объективная, хоть и чрезвычайно изменчивая реальность» [45].

Описание сновидений в речи представляет особую сложность и на данный момент являет собой область изучения лингвистики ИСС. Отражение речи в литературном тексте, в свою очередь, принадлежит предметной области лингвистической прагматики, лингвистической поэтики и семиотики (а именно, проблемы взаимоотношений двух семиотических систем: естественного языка и художественной литературы).

Исследователи литературы XX – XXI вв. обращают серьёзное внимание на проблему сновидения как композита художественного текста. Существует множество работ, посвящённых разгадке и интерпретации сновидений в произведениях русских писателей: М. Гершензон «Видение поэта», В. Маркович «Сон Татьяны в поэтической структуре “Евгения Онегина”», «О мифологическом подтексте сна Татьяны»; Н. Ерофеева «Сон Татьяны в смысловой структуре романа Пушкина “Евгений Онегин”»; Т. Цивьян «О ремизовской гипнологии и гипнографии» и др.

О. Ю. Славина в своей работе «Поэтика сновидений: на материале прозы 1920-х гг.» наиболее функциональным среди комплексных подходов к сновидениям называет структурно-семиотический. Этот подход к снам был разработан французскими психоаналитиками, и в русскоязычной науке стал известен благодаря усилиям представителей тартуско-московской школы, особенно Юрия Лотмана и Бориса Успенского [9].

О. Ю. Славина также отмечает, что сновидение как семиотический феномен является специфическим семиологическим объектом, поскольку его символика может выходить за пределы обмена знаков. Символическая природа сновидений предполагает лингвистическую парадигму его анализа [9].

В концепции структурного психоанализа Лакана бессознательное – это то, что структурировано как язык, а бессознательное субъекта – это речь другого. Сновидение – один из видов речи, не озвученный, а визуализированный голос Другого. «Сон имеет структуру фразы или, буквально, ребуса». Он нуждается в расшифровке [9].

Работы Жиля Делёза – дальнейшее развитие лингвистического подхода к бессознательному, он пытается выявить «бессознательное культуры». Делёз рассматривает смысл в единстве с бессмыслицей, а сновидение как частный случай бессмыслицы. У сновидения как бессмыслицы есть своя логика, отличная от рациональной, причинно-следственной логики сознания. Делёз показывает, что исследуемая логика смысла реализуется посредством парадоксов, обычными элементами для сновидений [9].

О. Ю. Славина также называет среди популярных подходов к феномену сновидения в тексте психологический и психоаналитический подходы Зигмунда Фрейда и Карла Густава Юнга, но в данной работе для нас наиболее существенна точка зрения на сновидение как на «текст в тексте», специфический семиологический объект, обладающий специфической кодированностью, структурными особенностями и собственными границами.

Ю. М. Лотман в работе по семиотике «Культура и взрыв» рассматривает дескрипцию сна как «текст в тексте»: «Текст в тексте – это специфическое риторическое построение, при котором различие в закодированности разных частей текста делается выявленным фактором авторского построения и читательского восприятия текста. Переключение из одной системы семиотического осознания текста в другую на каком-то внутреннем структурном рубеже составляет в этом случае основу генерирования смысла. Такое построение, прежде всего, обостряет момент игры в тексте: с позиции другого способа кодирования, текст приобретает черты повышенной условности, подчеркивается его игровой характер – иронический, пародийный, театрализованный и т. п. смысл. Одновременно подчеркивается роль границ текста, как внешних, отделяющих его от не-текста, так и внутренних, разделяющих участки различной кодированности. Актуальность границ подчёркивается именно их подвижностью, тем, что при смене установок на тот или иной код меняется и структура границ» [42, с. 110]. Такой подход к проблеме существования сна в художественном тексте делает её актуальной для «истолкователей» любого рода, в частности, литературоведов и лингвистов.

3.1 Общая характеристика средств обозначения онейрических состояний

Способы и особенности отражения онейросферы, то есть сферы снов, в русской литературе обычно зависят от условий собственно литературных (функция сновидения в художественном тексте, отнесённость произведения к тому или иному жанру, литературное течение или направление, которому принадлежит текст), а также лингвистических. К последним можно отнести тип нарратива, который обусловливает особенности отражения всей сферы деятельности, в том числе мыслительной, героев произведения.

Е. А. Попова в своей работе «Коммуникативные аспекты литературного нарратива» предлагает следующее определение: «Нарратив – это текст, в котором в определённой последовательности рассказывается о людях и событиях. Художественный текст, представляющий собой не единственное, но самое яркое и сложное проявление нарративности, образует один из типов нарратива – литературный» [46]. Чаще всего это прозаический текст, так как лирический текст более специфичен и субъективен. Е. А. Попова также отмечает, что художественный текст является семантически неоднозначным, что обусловлено особенностями проявления в нём парадигматических (ассоциативных) отношений, имеющих субъективную природу [46]. Значительное влияние на восприятие читателем описания сновидений оказывают традиция народного снотолкования, сложившаяся в культуре система символов и шире – архетипов, а значит, и коллективное бессознательное, сфера психики, в том числе индивидуальной и т. д. Автор же задаёт векторы этого восприятия, используя для этого в том числе и лингвистические методы (способ ввода описания в нарратив, различная степень подробности описания, особенности синтаксических конструкций, своеобразия лексики и др.)

Как было отмечено выше, художественный текст, в котором рассказывается о героях и происходящих с ними событиях, является литературным нарративом. Такой текст является произведением искусства, в котором автором конструируется вымышленная реальность, где автор-человек не имеет права существовать. Из этого несоответствия следует, согласно Е. А. Поповой, что автор нуждается в заместителе, который представлял бы его в мире художественного текста и был бы аналогом реального говорящего [46]. Таким заместителем является повествователь, без которого не может состояться общение между автором и читателем. Автор «выбирает» для своего общения с читателями повествователя того или иного типа, и этот выбор обусловливает тип повествования, являющийся способом взаимодействия повествователя и стоящего за ним автора с читателями.

Опираясь на понятие «тип повествователя» (тип повествующего субъекта), Е. А. Попова устанавливает типы нарративов, отмечая попутно, в литературе какого времени тот или иной тип нарратива обнаруживает преимущественное распространение. Приведём здесь классификацию типов нарратива, составленную Е. А. Поповой:

Во всех типах повествования в большей или меньшей степени используется конструкция с глаголом сниться и указанием на субъект и объект сновидения. Эта конструкция строится по-разному в зависимости от типа нарратива, так как, безусловно, различается лицо глагола. Тип нарратива во многом предопределяет грамматическое время, в котором выдержано описание сна (при личном чаще всего прошедшее, при безличном есть возможность использования настоящего времени). В случае перволичного нарратива описанию сновидения может сопутствовать комментарий о причинах данного сна (как бы с точки зрения героя). При безличном же повествовании такие причины, если они указываются, носят объективный характер и напрямую связаны с функцией сна, которую он выполняет в тексте (особенно это касается снов как приёма психологизма). Тип нарратива не влияет на факт сюжетности / бессюжетности: во всех случаях возможно появление сюжетных снов; но в случае безличного повествования расширяются возможности обоих вариантов, то есть сюжетные сны могут существовать в отрыве от остального повествования и даже дистантно от внутреннего мира героя, а бессюжетные сны получают дополнительные функции, отражая онейросферу в её специфике. Наконец, при безличном повествовании (второй тип личного в том числе, когда повествователь не участвует в действии) сновидение может не вводится в текст прямо, могут отсутствовать указания на факт сновидения, а постфактум будет констатировано пробуждение или же вовсе может содержаться только намёк на то, что происходящее являлось сном (широко распространён мотив неразличения сна и реальности в модернистской и постмодернистской литературе).

Русские прозаики достаточно часто обращаются в своих произведениях к изображению сна, используя при этом в качестве ключевых слов в дескрипциях снов как глагольную лексему сниться, так и субстантивную сон. Частотность употребления лексемы сниться подтверждается статистическими данными: в 1 381 художественном тексте (из 6 836 документов в Национальном корпусе русского языка [30]) отмечается 3 331 вхождение лексемы сниться. Частотность употребления лексемы сон существенно выше: в 3 497 художественных текстах отмечается 27 092 вхождений лексемы сон. В данной работе нас будут интересовать те случаи, в которых описание сновидения осуществляется при помощи глагольной лексемы сниться, так как именно глагол-сказуемое в предложении является носителем признака предикативности. Если в качестве ключевого оператора используется лексема сниться, то для вербализации увиденного во сне могут использоваться разные языковые структуры: одиночные лексемы; непредикативные конструкции; полупредикативные конструкции; предикативные и полипредикативные конструкции.

3.2 Однословные обозначения объектов сновидений

Собственно одиночные лексемы, называющие объект сновидения (в строгом смысле одиночную лексему трудно назвать дескрипцией сна), встречаются редко, они чаще сопровождаются распространителями различного характера. Тем не менее интересно определить, какие же лексемы используются художниками слова для изображения видéний человека в изменённом состоянии сознания, именуемом сном, есть ли в семантическом пространстве, формируемом данными лексемами «своя логика».

Для изображения сновидений в художественном тексте могут быть использованы лексемы разных семантических сфер. В самом общем представлении эти сферы с опорой на «систематику действительности», предложенную Г. Н. Скляревской в монографии «Метафора в системе языка» [47], можно определить следующим образом: «Предмет», «Животное», «Человек», «Физический мир», «Психический мир», «Абстракции».

Понятно, что это чересчур абстрактная классификация объектов материального и идеального мира, однако она может выступить в качестве первичной сетки координат, позволяющей в системе представить визуализируемые объекты. Проследим, каков характер однословных воплощений сновидческих «текстов» в произведениях прозаиков-реалистов.

Семантическая сфера «Предмет»:

Предметы, предстающие во снах перед героями произведений, могут быть предельно разнообразны. Это могут быть предметы культа (венец), предметы быта (драгоценности: клады; одежда: мундиры), предметы, используемые для организации досуга (качели), предметы искусства (статуи), постройки и их части (дом, монастырь, замки, печи) и мн. др. Для реализма характерна предельная детерминированность персонажа, поэтому сны зачастую обусловлены внутренним миром персонажа или связаны с внешними обстоятельствами.

Семантическая сфера «Животное»:

В дескрипциях сновидений в реалистических текстах редко встречаются экзотические и мифические животные. В основном персонажи видят во снах домашних или диких животных, привычных для восприятия в реальной действительности и потому «естественных» в создаваемом художником виртуальном мире. Ви́дение таких животных во сне либо обусловлено внешними обстоятельствами, либо имеет символический характер. В последнем случае сновидение может трактоваться при помощи сонника или толковаться сквозь призму народного сознания. Тем не менее, даже в реалистических текстах можно обнаружить мифических существ, выступающих в сновидениях героев (лягушка с клешнями). Появление таких «созданий» не противоречит миметической установке реализма (люди нередко видят кошмарные сны), а их гротескность имитирует непредсказуемую работу человеческого сознания и подтверждает жизнеподобие реалистической литературы.

Семантическая сфера «Человек»:

Визуализируемые во сне лица могут быть для сновидца незнакомыми и знакомыми; чаще всего это те лица, которые «в мыслях» героя тогда, когда он бодрствует. Как объекты сновидения лица могут быть названы по имени и/или фамилии (Ольга, Фотий, Бельтов), по социальному статусу (госпожа, учитель, профессора, дочь почётного гражданина Рожкова), по степени родства (брат), по гендерной принадлежности (юноши, женщина) и др. Встречаются и местоименные обозначения (ты, она), выявляющие тесную связь реальной и сновидческой действительности.

В произведениях писателей-реалистов редко встречаются изображения во снах мифических существ или персонажей мифов.

В приведённом фрагменте текста в качестве действующего лица выведен персонаж языческой мифологии чёрт. Появление именно этого мифического существа в описании сна может быть связано с тем, что это наиболее известный персонаж низшей мифологии, обладающий обширной символикой. Фразеологический словарь русского языка трактует фразеологически несвободное словосочетание нечистая сила при помощи однородного ряда: «По суеверным представлениям: дьявол, сатана, чёрт и т. п.» [48, с. 605]. Это словосочетание имеет косвенное отношение к собственно мифическим существам, и при описании сна оно может выступать независимо, так как имеет эвфемистическое значение.

Многообразие лексики этих трёх семантических сфер (материальные объекты, люди, животные) характерно как для описания сновидений в художественном тексте, так и для вербализации сна в бытовой сфере: это объекты, воспринимаемые органами зрения, а сон нередко воспринимается как просматриваемый фильм.

Семантическая сфера «Физический мир»:

Лексика, представляющая эту сферу, широко и разнообразно представлена в художественных текстах. Это обозначения как визуализируемых в реальном мире явлений, процессов, состояний окружающей среды, отдельных действий (в том числе микродействий – взгляд), так и невизуализируемых физических состояний человека (жажда).

Интересны те случаи, когда объекты визуализации являются «текучими», «калейдоскопическими» в своем восприятии, лексические обозначения таких объектов не характеризуются устойчивыми, стабильными ассоциациями у носителей языка¹1).

Однако, как справедливо отмечает А. П. Бабушкин, «абстрактные понятия не являются “пустыми”, “безликими” сущностями, за ними стоят личностные образы, позволяющие осознать сложные вещи посредством их сближения, соположения с физически ощутимой, конкретной реалией» [49]. По этой причине вполне объяснимым является «сближение» семантических сфер «Физический мир» и «Абстракция» в художественном тексте, «визуализация» тех объектов, которые в коллективном сознании не имеют фиксаций в конкретных образах и сценариях. Такие случаи единичны, но они указывают на существенное отличие мира, создаваемого в художественном тексте, от реального мира. Мы не встретим в сонниках толкования смысла «визуализируемой» тирании, дарования новых прав или диктатуры, во-первых, потому что эти понятия не свойственны обыденному сознанию, а во-вторых, потому что обозначение событий в свернутом виде (одной лексемой) является нетипичным для сновидческих толкований. Таким же свойством передавать ситуацию имплицитно обладают лексемы взгляд, жажда. Они характерны для художественного текста, но маловероятны в обыденной речи.

Семантическая группа «Психический мир»:

Особую группу составляют конструкции сниться + сон (грёза, видение, кошмар). С одной стороны, такого рода лексемы относятся к семантической группе «Психический мир», с другой же стороны в сочетании с глаголом сниться они семантически опустошены и нуждаются в распространителях, так как именно описание сновидения, а не факт его видения выполняет определённую функцию в художественном тексте. Лексемы грёзы и кошмар в таких распространителях нуждаются в меньшей степени, так как сами обладают семантическими коннотациями, но всё же имеют при себе зависимые компоненты или распространители:

На рисунке 4 представлена диаграмма, которая отражает статистику распределения лексики, используемой в описаниях сновидений, по семантическим сферам:

Рисунок 4 – Семантические сферы

Наиболее частотной в описаниях сновидений является лексика семантических сфер «Предмет», «Животное», «Человек», «Физический мир». Значительно реже писателями используется лексика, представляющая семантическую сферу «Психический мир». Привлечение лексики с отвлечённым значением для именования объектов сновидений составляет отличительную черту сновидческих «текстов» в художественном произведении. Если с точки зрения обыденного сознания визуализируемыми могут быть только материальные объекты, в том числе живые существа, то с точки зрения продуцента художественного текста объектом визуализации во сне могут быть «счастье», «взгляд», «тирания».

3.3 Дескрипции сна со структурой непредикативных сочетаний

В данной работе мы разделяем точку зрения, согласно которой в синтаксисе основным является деление синтаксических отношений на непредикативные и предикативные. К предикативным конструкциям относится предложение, к непредикативным – словосочетание. Отношения между компонентами словосочетания могут быть сочинительными и подчинительными.

Довольно часто лексемы, обозначающие увиденное во сне, образуют однородные ряды:

Различные фрагменты текстов, в которых для описания сновидения используются сочинительные сочетания, выявляют следующую закономерность: чаще всего в однородный ряд объединяются слова разных логико-понятийных рядов. Лексем в однородном ряду, как правило, более двух, сопряжение их может быть как союзным, так и бессоюзным. Иногда однородный ряд предваряют обобщающие слова, в роли которых выступают практически опустошённые семантически лексемы грёза, кошмар, видение, задающие общую оценку визуализируемого во сне. Каждая лексема в ряду либо имплицитно описывает ситуацию, либо формирует картину сновидения, задавая детальный план.

Наиболее частотны случаи, в которых для описания сновидения используются словосочетания с атрибутивными отношениями. В качестве зависимого слова в них могут выступать прилагательные и существительные:

Такие словосочетания, как и одиночные лексемы, могут образовывать однородные ряды:

В таких словосочетаниях атрибутивные распространители различных лексем носят квалификативный (чёрный, тенистый, тёплый, материнский) или квалификативно-оценочный (красивый, премиленький, пресмешной, волшебный) характер.

В предыдущей главе было указано на специфику конструкций сниться + сон. Слово сон в художественном тексте, как и в языке в целом, употребляется в двух значениях: 1. Наступающее через определенные промежутки времени физиологическое состояние покоя и отдыха, при котором почти полностью прекращается работа сознания, снижаются реакции на внешние раздражения; 2. То, что снится, грезится спящему, сновидение [34]. Частотность употребления данного слова в художественных прозаических текстах подтверждается статистическими данными: в 3 497 художественных текстах (из 6 836 документов в Национальном корпусе русского языка [30]) отмечается 27 092 вхождений лексемы сон. Это означает, что в каждом втором тексте, взятом произвольно, присутствует лексема сон, причём она употребляется, как правило, неоднократно: количество употреблений слова сон почти в восемь раз превышает число самих текстов с данной лексемой. Примечательно также и то, что в 70% вхождений лексема сон (независимо от значения) имеет при себе атрибутивные распространители: «Узника сморил сон, тревожный, глухой, как вьюжная ночь»; «При свете луны она заглянула в лицо Геку и поняла, что ему снится тревожный сон». Мы обратимся к тем текстам, в которых слово сон используется в значении ‘сновидение’.

В художественных описаниях сна атрибутивные характеристики, как правило, задают восприятие описываемого видения и одновременно определяют его. И здесь проявляют себя первые закономерности. Наиболее регулярно авторы художественных произведений обращаются к тем атрибутивным характеристикам сна, которые соответствуют типичным для обыденного сознания определениям, отражающим общее впечатление от сновидения: хороший, плохой, тяжёлый, дурной, страшный, странный, сладкий, цветной, кошмарный. Частотность употребления таких определений различна: страшный – 358 вхождений, тяжёлый – 292, сладкий – 269, дурной – 193, странный – 162. Интересно, что такие характеристики, как хороший и плохой (с лидированием лексемы хороший) встречаются значительно реже, чем другие определения из этого ряда. Это можно объяснить большей степенью семантической «опустошённости» общеоценочных прилагательных в сравнении с частнооценочными.

Доля прилагательных, которые используются в русской прозе с целью вынесения общей аксиологической оценки сновидений, достаточно невелика. Это прилагательные хороший, нехороший, плохой. К ним примыкают прилагательные с «усиленной» негативной оценкой, то есть расположенные дальше от центра на шкале аксиологических оценок, – дурной, скверный. Все эти прилагательные определяют самое общее впечатление от сна, не конкретизируя чувств, которые переживает сновидец в связи с осмыслением сна. Общеоценочные атрибутивные распространители слова сон в тексте могут быть дополнены другими определениями или собственно описанием сна, но могут выступать и самостоятельно: «Это хороший сон, хотя и грустный»; «Так боюсь! И сон снился нехороший…»; «Ей снился плохой сон. Снаружи шёл град, такой крупный, что разбивал стёкла машин и хрупкие переносицы»; «Судя по всему, Пирошникову снился приятный сон».

В художественных текстах часто употребляются атрибутивные распространители с квалификативно-оценочным значением, которые отражают и эмоции, и внутренние ощущения сновидца, вызванные сном, и задают таковые для читателя: тревожный, беспокоящий, страшный, грустный, весёлый, удивительный. «Один и тот же дурной, беспокоящий сон: прекрасное лицо пленного юноши»; «Из ночи в ночь Саше снились тревожные сны, разбивали его кошмары»; «Такие-то у меня бывают сны удивительные!» Среди атрибутивных лексем с дескриптивно-оценочным значением есть прилагательные, связанные с чувственным восприятием иного порядка: вязкий, липкий, ватный, холодный, ледяной, шумный (встречается и опосредованное обращение к слуховым впечатлениям: сны, тревожные, как военный горн). Привязка к органам чувств довольно условная, так как известно, что они не участвуют в самом процессе сновидения (холод или влажность как составляющие сна не ощущаются сновидцем, это результат рациональной оценки «увиденного»), и, соответственно, прилагательные употреблены в переносном значении, отражая характеристики чувственного восприятия, относящиеся к видению в целом: «тяжёлым сном – тяжёлым и вязким, как кусок мокрой глины»; «сны одолевали гнусные, мерзкие, рождавшие ощущение холода и неуютности…»; «из глубин сна, из мягкой невесомой взвешенной мёртвой цепкой тины, устремляясь вверх, раздвигая руками, головой, телом вязкость образов»; «сон ватный, глухой»; »«снились плохие сны, липкие, беспокойные».

Немногочисленную группу составляют атрибутивные распространители с собственно квалификативным значением, то есть прилагательные, не реализующие значения аксиологической оценки вне контекста: долгий, длинный, вещий. Заметим, что вместе с такими определениями употребляются, как правило, и оценочные или оценочно-дескриптивные: «Сердюкову снился длинный странный сон»; «А на душе вставала тоска и насылала сны, долгие, тяжкие, скорбные…»; «Сны его были цветные, долгие и остросюжетные». К этой же группе можно отнести определения обычный, воскресный, послеобеденный: «Им снились обычные воскресные сны, послеобеденные сны, счастливейшие восемь лет, которые они прожили втроем, начиная с того нестёршегося, всю жизнь переломившего дня, когда она, измученная дурными мыслями, пошла со своей разбухшей грудью и прочими неполадками к онкологу, не сказав об этом мужу». Очевидно, что в нарративе подобные определения могут актуализировать потенциальные оценочные семы или семы, наведённые из контекста, как в иллюстрации выше: обычные воскресные сны, послеобеденные сны означает ‘беззаботные, умиротворяющие’.

Для передачи ощущений, вызванных сном, используются ряды, «нанизывания» прилагательных – либо дополняющих друг друга, либо освещающих сновидение с разных сторон: «И не то чтобы страшный, или вещий, или предостерегающий какой-то сон, да и бессюжетный, одинокий и безлюдный…»; «Этот сон вдруг возникал <…> странный, чужой, неприкаянный»; «Ночные сны были жёстче, холодней и более походили на реальность»; «Сны были медленными, серого цвета, бессильными, ватными»; «И сны ей снились тревожные, неразборчивые, не под разгад…». Атрибутивные характеристики сна могут дополняться «живописующими» сравнительными оборотами: «Степные сны, непонятные и ненужные, как валенки киприоту»; «Сны какие! прямо величественные, будто твоя любовь объяла всю вселенную и отныне только ею и будет строиться мир»; «Во сне, как в остросюжетном, цветном и стереоскопическом фильме».

Примечательно использование квалификативных атрибутивных распространителей типа неопределённый, неразборчивый, неприкаянный. Сам факт употребления «неопределённых» слов показателен при описании сновидений: эта область сознания (по мнению представителей некоторых школ психологии, «выход бессознательного») не контролируется разумом, не принадлежит объективной реальности. Точно так же сон в художественном произведении является субъективным включением в «объективную» реальность текста.

В целом же авторы художественных текстов ощущают (сознательно или нет) трудность описания сновидений, в чём они и «сознаются», тем самым также характеризуя сон: «И вот эта чехарда сменяется простым сном, глубоким, где невозможны слова, где воля цветных точных смыслов берёт под уздцы»; «Он не мог передать свои сны другому – сновидения непередаваемы, и потому, считал он, они не должны исчезнуть бесследно…». По мнению Хорхе Луиса Борхеса, аргентинского писателя-постмодерниста, «беспорядок, будучи повторённым, становится Порядком» [50]. В. Г. Короленко высказывает сходную мысль о снах, говоря об их «обычной нелогичности» [51]. Мастера русской художественной прозы виртуозно владеют словом и наряду с «привычными» определениями (дурной, сладкий, вещий) употребляют «нелогичные», на первый взгляд, атрибутивные характеристики сна (многослойный, чертёжный, медленный, ватный, бессильный). Все эти способы используются в русской литературе не единично и независимо друг от друга и тем самым формируют язык описания сна, зачастую индивидуальный, «нелогичный», но отражающий типичное в художественной интерпретации снов.

3.4 Сочетания с полупредикативным значением

Слова, обозначающие семантический объект видения, могут распространяться согласованными и несогласованными обособленными определениями:

В синтаксисе осложнённые предложения по причине своей семантической нагруженности занимают промежуточное положение между простыми и сложными, а предложения, осложнённые причастными оборотами, обладают имплицитно-предикативным значением. Способность выражать полупредикативность характерна для распространителей предложения с определительным или обстоятельственным значением в силу присущей им «скрытой» (потенциальной) предикативности.

Как видно из приведённых фрагментов, наиболее частотны случаи, в которых предложение осложнено обособленным определением, выраженным причастным оборотом.

Предложения, содержащие в себе полупредикативные конструкции, служащие для распространения объектов, увиденных во сне, показывают, что имплицитные значения свойственны дескрипциям сновидений как на семантическом, так и на синтаксическом уровнях.

3.5 Предикативные конструкции

При описании сновидения в тексте в качестве распространителей лексем, обозначающих объект видения, могут использоваться одиночные лексемы с атрибутивным значением, полупредикативные конструкции, а также предикативные конструкции – придаточные части сложных предложений с атрибутивными отношениями.

Описание сновидения, выраженное придаточной частью сложного предложения и связанное присловной связью с подлежащим в главной части, обладает признаком предикативности, то есть может быть соотнесено с тем или иным планом реальной действительности. Как видно из приведённых фрагментов, о сновидении повествуется в изъявительном наклонении, и это квалифицирует дескрипцию сна как реальное (в противоположность ирреальному) действие.

Описание сновидения может быть соотнесено с двумя различными планами действительности – реальной действительностью и сновидением. Первые пять фрагментов иллюстрируют те случаи, когда придаточная часть сложного предложения описывает события сна, относимые к сновидческой действительности. Время в таких предложениях прошедшее, процесс видения сна и события, происходящие в нём, протекают одновременно. Следующие три примера содержат в себе указания на разные планы действительности: придаточная часть обращена к прошедшему или будущему времени, к событиям, находящимся вне сновидения. Как правило, в придаточной части содержится указание на причины, впечатления, вызвавшие сновидение.

Для описания увиденного во сне могут использоваться сложные конструкции, в частности:

Преимущественно встречаются сложноподчинённые предложения с изъяснительной придаточной частью. Главная часть таких предложений характеризуется структурной и семантической неполнотой, а глагол сниться распространяется как лексическая единица, и такое распространение обязательно. В качестве средств связи в таких предположениях используются союзы что, будто:

Союз что является семантически нейтральным, в то время как союз будто имеет семантические оттенки. В «Новом словаре русского языка» приводится следующая дефиниция для этого союза: «Будто – I союз 1. Употребляется при выражении условно предположительного сравнения, соответствуя по значению сл. как бы. 2. Употребляется при выражении сомнения в достоверности сообщаемого в придаточном предложении, соответствуя по значению сл. что» [52, с. 182]. Благодаря этому союзу (во втором его значении) становится более рельефной граница между двумя реальностями текста – действительностью и сновидением, при этом указывается на иррельность виде́ния. Частица бы, использованная в одном из контекстов, усиливает семантику ирреальности.

Рассмотрев контексты, относящиеся к реалистической литературе н. XIX–к. XX вв., мы выбрали 100 фрагментов, в которых для описания сновидения используются сложноподчинённые предложения с изъяснительной придаточной частью. В данной работе нас интересуют те случаи, в которых придаточная часть сложноподчинённого предложения соотносится с простым двусоставным предложением с глагольным сказуемым.

Наиболее многочисленны предложения, отображающие ситуацию однонаправленного движения, ориентированного относительно исходного и конечного пунктов:

Следующая по численности группа – предложения, со значением бытия, существования:

В текстах также встречаются дескрипции сновидений, включающие в себя глаголы со значением социальной деятельности:

Описания сновидений, отображающие ситуацию речевой деятельности:

В дескрипциях снов отражаются социальные и межличностные отношения:

Описания сновидений иногда включают в себя описание физического воздействия на объект или субъект видения:

Среди рассмотренных контекстов можно также обнаружить описание ситуации покрытия объекта:

Ему всё снилось, что он вскакивает с постели, торопливо чистит свое лучшее платье, одевается, мчится на всех парах к Невскому и первый покупает влажный № газеты (А. О. Осипович. Карьера).

Описание психо-эмоционального отношения:

…Мне снился гадкий сон, мне снилось, что я не люблю тебя (Н. Г. Чернышевский. Что делать?).

На рисунке 5 представлена диаграмма, отражающая частотность употребления глаголов разных лексико-семантических классов в дескрипциях сновидений:

Рисунок 5 – Лексико-семантические классы глаголов

Как видно из диаграммы, чаще всего во сне персонажи художественных произведений визуализируют активное действие, немногим реже – бытие, существование. Самая малочисленная группа глаголов – со значением эмоционального состояния. Эту статистику можно соотнести со статистикой распределения лексики по семантическим сферам, приведённой в главе 3.1 (рис. 4). В художественных текстах во снах чаще визуализируются активные действия и конкретные объекты, соотносимые с реальной действительностью, нежели объекты психического мира и эмоциональные состояния. Такой разрыв между семантическими сферами объясняется тем, что сон как элемент ментальной сферы человека в случае вербализации строится как история с собственным сюжетом: «…Во сне мы как бы бодрствуем, находясь в иной форме существования. Мы видим сны, создаем в своём воображении истории, никогда не происходившие наяву и порой даже ни на что не похожие. Порой мы видим себя героями, порой негодяями; иногда нам являются прекрасные видения, и мы испытываем ощущение счастья; часто нас охватывает жуткий страх. Но какова бы ни была наша роль, это наш сон, мы его авторы, мы создали этот сюжет» [7]. В художественном тексте автор и сновидец – две ипостаси одного лица, которое создаёт и основной текст, и «текст в тексте» – сновидение. Сон как композит текста строится по тем же законам, что и сам текст: обладает сюжетом, набором действующих лиц (минимальный набор – сам сновидец), детальным планом (объекты визуализации).

Изображаемые в художественном тексте «реальный» мир и мир сна специфическим образом сочетаются, взаимодополняя друг друга: оба эти мира вымышлены и их изображение подчинено художественному замыслу. Дистанция между этими мирами совершенно иного характера, нежели в действительности дистанция между воспринимаемым в реальности миром и миром, воспринимаемым человеком в изменённом состоянии сознания.

Заключение

В ходе решения поставленных в данной дипломной работе задач выяснилось следующее.

Феномен сознания является объектом изучения ряда наук: психологии, психиатрии, литературоведения, лингвокультурологии, лингвистики изменённых состояний сознания, собственно лингвистики и др. Каждая из данных наук рассматривает работу сознания в тех аспектах, которые детерминированы сферой научного знания. Тем не менее можно быть уверенным в том, что процессы сознания, механизмы восприятия действительности, интерпретация сновидений человеком, способы вербализации в реальных процессах коммуникации и в письменных текстах увиденного во сне в настоящее время не изучены ещё в достаточной мере. Изучение же процессов сознания в лингвистическом аспекте только начинается.

Семантическая сфера слова «сознание» весьма обширна и не может быть исчерпана ни одной словарной дефиницией. Художник слова способен открывать новые оттенки значений.

Анализ текстов художественных произведений показал, что лексема «сознание» может реализовать свой семантический потенциал как самостоятельная единица, выполняющая роль грамматического субъекта, распространителя с атрибутивным или локативным значением, либо как компонент синтаксически неделимого словосочетания, способного выполнять синтаксические роли подлежащего, сказуемого, определения и обстоятельства образа действия.

Лексема «сознание» часто входит в состав предложений с образной семантикой и последовательно воспринимается как свет, проблеск или источник света, а отсутствие сознания – как туман, тьма, отсутствие света, ясности.

Выступая в роли грамматического субъекта, сознание регулярно персонифицируется, если описывается ситуация перехода от активного состояния сознания, в котором наблюдается способность человека осознанно воспринимать действительность и отражать её в мышлении, к бессознательному. Сознание в подавляющем большинстве случаев осознаётся писателями как «субъект» состояния или «носитель» качества, а не как активный деятельный «субъект». Фиксируются, однако, и такие метафорические модели, в которых сознание детерминирует речевую или мыслительную деятельность человека и выступает как «субъект» активного воздействия.

Атрибутивные конструкции с компонентом «сознание» представляют собой словоформу без сознания, которая стремится к устойчивости и используется для описания бытия человека или его действий в бессознательном состоянии.

Лексема «сознание» образует словосочетания с главным словом – именем существительным, которые метафоризуются и стремятся к устойчивости. В словосочетаниях такого рода последовательно прослеживается семантика излучения света.

Среди глагольно-именных оборотов с компонентом «сознание» наиболее употребительными оказываются сочетания, описывающие переходные состояние сознания: терять сознание – приходить в сознание. Реже встречаются устойчивые словосочетания приводить в сознание, сохранять сознание.

Описание сновидений в художественных текстах представляет собой результат работы сознания по осмыслению внеязыковой реальности и попытку перевода бессознательных содержаний на язык сознания.

В качестве ключевых слов, вводящих описание сна в структуру художественного текста, могут использоваться глагольная лексема сниться и субстантивная лексема сон. Если в качестве ключевого оператора используется лексема сниться, то для вербализации увиденного во сне могут использоваться разные языковые структуры: одиночные лексемы; лексемы, объединённые в однородный ряд; лексемы, объединённые в подчинительное словосочетание. При этом нередко лексемы, использованные для описания увиденного во сне, несут в себе скрытую дополнительную информацию.

Объект сновидения может быть назван однословно (субстантив) либо сочетанием слов (объект сновидения минимально охарактеризован с привлечением атрибутивного распространителя).

Для изображения видéний персонажа во сне могут быть использованы лексемы разных семантических сфер. Привлечение лексики с отвлечённым значением для именования объектов сновидений составляет отличительную черту сновидческих «текстов» в художественном произведении.

В сочинительные ряды объединяются слова разных логико-понятийных рядов. Каждая лексема в ряду либо имплицитно описывает ситуацию, либо формирует картину сновидения, задавая детальный план. Если описание сна оформляется как подчинительное словосочетание, то это, как правило, словосочетание с атрибутивными отношениями. В качестве главного слова в таких структурах может выступать лексема сон либо наименование визуализируемого во сне объекта. Имплицитные значения свойственны дескрипциям сновидений и на семантическом, и на синтаксическом уровнях, о чём свидетельствует использование полупредикативных конструкций для распространения объекта видения.

Для описания увиденного во сне могут использоваться предикативные конструкции: бессоюзные сложные предложения, сложноподчинённые предложения с определительной придаточной частью, сложноподчинённые предложения с изъяснительной придаточной частью (наиболее частотны).

Описание увиденного может включать элементы субъективной оценки; часто присутствуют лексические указания на ирреальность, а именно: союзы будто, как будто, частица бы.

Дескрипции сна в художественных текстах выявляют, с одной стороны, принадлежность к художественной реальности, детерминированной авторским замыслом, с другой стороны, черты ирреальности сновидческих визуализаций.

Список использованных источников

1) «Калейдоскопическими» А. П. Бабушкин называет концепты абстрактных имён, которые, по мнению исследователя, «текучи, более индивидуальны, имеют модально-оценочный характер и определяются морально-нравственными нормами и традициями социума» [49].